На этом месте необходимо определённо сказать, что перед нами – не эзотерическая (ужасное слово, я согласен) поэзия, не тёмная, – а совершенно наоборот, по видимости простая, имеющая дело с обыденным, повседневным – с миром, окружающим городского человека начала 2020‐х, вообще с обычным человеческим миром, приметы которого знакомы нам так хорошо, что ощущение узнавания при первом чтении чуть ли не самое яркое. Но этот обыденный мир в стихах Зондберг – чуть повёрнут, немного, на доли градуса, – и при чтении более внимательном он предстаёт не просто незнакомым, а ошеломляюще, совершенно незнакомым, другим. Вместе с тем это каким-то образом всё та же повседневность, которую мы населяем, особенно о ней не задумываясь: она знакома нам до полной невидимости. Поэзия Зондберг действует в том совсем крохотном, трудноуловимом зазоре, где знакомое-до-невидимости переходит в другое, вдруг-становящееся-видимым и продолжающее быть узнаваемым, но другим и иначе. Новый режим видимости, возникающий в этих стихах, изменяет, кажется, саму природу вещей и событий: продолжая быть узнаваемыми, они оказываются каким-то образом незнакомыми и бесконечно интересными, требуя от нас работы внимания – в обмен на поблёскивающее в них то здесь, то там золотое, почти сказочное поэтическое вещество удивления.
Стихи из «Хризантемы крысе в подвал» трудно цитировать фрагментами; стихи Зондберг разворачиваются в каком-то смысле как проза: это «разворачивание» – некоторым образом, исследовательского свойства: вещи, слова, события предстают здесь освещёнными не только световыми лучами в непосредственно видимой части диапазона, но и другими, неощутимо проходящими нас – и мир – насквозь, то есть теми самыми, из стихотворения Ходасевича 1923 года2. Такое расширенное в разные стороны диапазона зрение и порождает сдвигающий, остраняющий режим видимости, в котором внимание обращается не на мелочи, а на основные, несущие элементы, собственно и позволяющие узнавание. И именно то, что образует для смотрящего событие или вещь, – наименее знакомо, скрывает в себе наибольшую возможность метаморфозы. Так, в речи место существительных, прилагательных, глаголов, призывающих «то, во что не поверить», занимают операторы действия из языков программирования: «бывшие / громкие слова / потеряли голос / призывая / то, во что / не поверить // уступили / простым / операторам / действий:». Но превратившись в составляющие нового языка – взамен прежнего, скомпрометировавшего себя, «операторы действий» переживают дальнейшую метаморфозу, обнажая в конце концов свою перформативную природу: «ЕСЛИ / заполняется / светом / ИЛИ / мокрым / песком / переверни / к себе / ПОВТОРИ». Перед нами всего лишь один из многих неожиданных способов, которыми обыденное приобретает в этой книге подвижность и неопределённость; один из случаев, когда вместо ожидаемого происходит неожиданное, а сквозь одни события просвечивают совсем другие, расположенные в рамках привычной топологии очень далеко, на другом краю.