– Кто там?
Сергей узнал голос матери и хотел в шутку уже обмануть ее, спросить, а нельзя ли прохожему переночевать у них. Но знакомые, родные интонации материнского голоса сдавили грудь, приостановили на мгновение дыхание, и он голосом, неожиданно задрожавшим от волнения, ответил:
– Мам, это я. Открой?
– Кто? – переспросила мать, открывая дверь. Видимо, она чувствовала, что за дверями не враг.
– Я, Сергей.
Дверь открылась, и мать охнула:
– Сереженька! – она протянула дрожащие руки и приподнялась на цыпочки, чтобы достать своими губами до лица сына. Он наклонился и поцеловал увядшие материнские щеки и поднял голову, чтобы мать не заметила его повлажневших глаз. Ему не хотелось показывать свою минутную слабость.
– Заходи, сынок, заходи в дом…
Наклонившись, чтобы не удариться о притолоку двери, Сергей прошел в сени и открыл дверь в кухню. Там отец уже чиркал спичкой, пытаясь зажечь керосиновую лампу. Наконец, каганец загорелся и осветил кухню рваными, неестественно колеблющимися тенями. Отец шагнул к сыну, молча обнял и трижды расцеловал его. Сергей тоже чмокнул отца в колючие небритые щеки.
– Ну, раздевайся, проходи, садись… – у отца от волнения дрожал голос. – Ань, сбегай к Петру, скажи, что брат приехал, – приказал он матери.
Та, накинув на голову и плечи потертый теплый платок, торопливо вышла из дверей и по двору пошла к старшему сыну, вход в дом которого был со стороны огорода.
– Садись, сынок, садись, – снова повторил Федор, пододвигая Сергею табуретку, а сам присел на топчан, который стоял возле печи. Он внимательно, в колеблющемся свете неяркой лампы смотрел на своего третьего сына и видел, что он у него красивый и ладный. В армии он вырос еще немного, и в бараньей солдатской шапке чуть ли не задевал низкий потолок кухни, плечи стали шире, мозолистые лопаты рук – крупнее. Широкоскулое лицо с небольшим носом и крупными губами заострилось, стало рельефнее в мужской красоте, морщины стали глубже и придавали лицу четкое законченное выражение полностью сформировавшегося внешне и внутренне человека. Серые глаза смотрели строго и напряженно, будто бы всматриваясь куда-то вглубь, вперед. Перед отцом сидел совершенно другой человек, – не тот, который был полтора года назад – задиристый и недисциплинированный, а человек, прикоснувшийся к глубине жизни и знающий себе цену. Это был его сын, и чувство удовлетворения, а, может, и гордости переполнило душу Федора – такие дети могут быть только у него.