– Какое несчастье… – повторила Галя на полтона спокойнее и на октаву печальнее, не обнаружив ответа на свою реакцию сопереживания. Она мне хотела морально помочь, она была готова искренне огорчиться по поводу смерти неведомого ей моего приятеля, но из-за просоночной зефирной пухлости она мне была неприятна.
– Вы вместе работали? – озабоченно спросила Галя.
– Нет. Он был моим учителем…
– Учителем? – удивилась Галя. – Ты дружил со своим учителем?
– Да, я дружил со своим учителем. Тебя это удивляет?
– Нет, вообще-то, я могу себе это представить… Но это так редко случается…
– Наверное… Да и люди такие, как Корыстылев, редко случаются…
– И вы с ним регулярно общались?
– Нет, не регулярно. Несколько лет назад он уехал из Москвы…
– Почему?
– Это мне тебе объяснить трудно…
– Почему же трудно? Я что, такая непонятливая? – постепенно раздражаясь и утрачивая готовность к сопереживанию, поинтересовалась Галя.
– Нет, ты понятливая. Но Коростылева ты не знала. Он мне сказал: я хочу жить в маленьком Рузаеве, и работать там, и знать всех, чтобы каждый вечер, когда я выхожу на прогулку, со мной здоровалась вся улица…
– Странная амбиция…
– Это не амбиция – ты просто Коростылева не знала.
– Он что, был чудак?
– Может быть, это и называется – чудак. Мудрый веселый старик…
– А она тебе не сказала, от чего он умер?
– От инфаркта, – ответил я, и в памяти резко, толчком вдруг всплыл раздерганный треском и расстоянием голос Ларисы: «…его убили…»
Как это – убили? За что? Каким образом? Он же умер от инфаркта…
«Приезжай… если можешь, приезжай обязательно…»
Убили? Что за чепуха? Коростылев – большой старый ребенок. Детей не убивают. Но дети, к счастью, не умирают от инфаркта. Как можно убить инфарктом?
– Бедный Тихонов, – сказала Галя и погладила меня по голове. От ее руки пахло кремом «Нивея», который я ненавижу. И не люблю, когда меня гладят по голове, – я весь напрягаюсь изнутри, и по спине у меня ползут мурашки. Какая-то ужасная форма добровольного рабства – я не могу собраться с духом и сказать Гале, что мне не нужно ее сопереживание, что я ничего не могу дать взамен ее любви, преданности, готовности понимать меня и стряпать для меня, что я от всей души желаю ей счастья, но как-нибудь отдельно от меня.
Как объяснить ей, что мы очень разные люди? И я не могу заплатить всей жизнью за то, что она меня когда-то полюбила. Надо бы ей сказать, что нельзя требовать за свою любовь такой большой платы. Но мне даже не приходит в голову, как начать такой разговор – ведь он наверняка требует какого-то сильного повода, грубой ссоры, скандала. А вот так, ни с того ни с сего сказать: «Давай, подруга, разойдемся!» – язык не поворачивается.