В три или четыре утра – времени никто не знал, но было еще темно – в барак вломился охранник, криками приказав заключенным строиться. Как только они выстроились в шеренгу, он завопил: Mützen auf! Mützen ab! Зигберт свободно говорил по-немецки и сразу понял слова и стоявшую за ними браваду. Ему доводилось сталкиваться с такими типами в Кроянке. Они требовали от евреев уважения, так что он встал по стойке смирно, щелкнул каблуками, сорвал шапку, отдал честь и пролаял: Jawohl, Herr Kommandant! – «Да, господин комендант!» Это был умный ход со стороны Зигфрида – психологически завоевать доверие охранника, сразу присвоив ему звание начальника лагеря. Охранник улыбнулся.
Некоторые из новоприбывших по-немецки не говорили и не знали, что Mützen auf! Mützen ab! – это «Снять шапки! Надеть шапки!»[11], поэтому шапок и не сняли.
«За неподчинение приказаниям охранник избил троих, – вспоминал Зигги, – в назидание другим узникам: дескать, вот что будет с ними, если не реагировать на приказы. Так-то нас встретили в первый день, и охранник повторял ту же процедуру с каждой партией новоприбывших. По любому поводу, если чья-то рука поднималась недостаточно быстро или недостаточно высоко – или не поднималась вовсе, он брал кусок резинового шланга, армированный медной проволокой, и избивал таких людей. Был у него и другой способ причинять боль: если недостаточно быстро реагировать на его команды, он бил тебя кулаком и потом добавлял локтем. Если ты переносил первый удар, второй тебя добивал. То же самое следовало, если узники не заправляли кровать так, как ему нравилось, – продолжал Зигги. – Это была всего лишь горсть соломы, измазанная мочой и фекалиями, наброшенная на деревянные доски и прикрытая бумажным одеялом, так что, казалось бы, заправить постель было несложно. Но охранники были садистами, которые готовы были убивать по любому поводу; особенно жестоким был этот первый. Он получал огромное удовольствие, избивая до смерти любого, кто носил очки или просто выглядел умным или образованным. Нацисты открыли все тюрьмы Германии и приняли на работу в лагеря закоренелых преступников, которых сделали надсмотрщиками над такими детьми, как я, а также над священниками, юристами, учителями и всеми, кого считали своими врагами»[12].
«Понимаете, – рассказывал Зигги интервьюеру, – я мог перехитрить охранников и поэтому чувствовал свое превосходство. Я ненавидел их. Я ненавидел их жестокость, их бесчеловечность. Я считал себя сильнее и умнее и с детства был уверен в себе. С детства я считал себя очень умным человеком. Так что, несмотря на их оружие и все эти убийства, я чувствовал свое превосходство. В этом, безусловно, была определенная наглость – частично оправданная, а частично нет, но даже в такой безнадежной ситуации я смотрел на них сверху вниз».