Альбрехтша! Ты всем давала…
Женской скромности пример.
У тебя для генерала
Не был и презрен офицер!
В феврале 1822 года, находясь в доме вице-губернатора, Крупянского, Мария приревновала поэта к Альбрехтше, и, когда она недовольно намекнула на его новое увлечение, с колкостями, Александр Сергеевич подлил масла в огонь:
– Она – женщина историческая и в пылкой страсти… ммм…
Ставшая неприятной от злости, Балш оттолкнула поэта от себя. И сам он стал с ней холоден. Чтобы уязвить обозленную женщину еще больше, Пушкин стал любезничать даже с её двенадцатилетней дочерью Аникой, которая от матери не отставала – была такой же острой на язычок.
Оскорбленное самолюбие матери, – Мария приняла показное ухаживание Пушкина за желание уколоть её взрослой почти дочерью, – привело к тому, что стала совсем неуправляемой в словах: придиралась к нему, что бы он ни сказал.
В кишинёвском обществе как раз в это время все только и говорили о какой—то ссоре двух молдаван, которые, «ну, никак не хотят драться». То есть, не стрелялись на дуэли.
Липранди, который присутствовал здесь же, проронил:
– Это же молдаване! Чего ты хочешь от них! У них в обычае нанять несколько человек да их руками отдубасить противника.
Пушкин расхохотался громко, говоря:
– Меня очень забавляет такой легкий способ отмщения. – Посмотрел на Марию с усмешкой и произнес, – экая тоска! Хоть бы кто нанял подраться за себя!
Молдаванка вспыхнула и почти крикнула:
– Да вы деритесь лучше за себя!
– Да с кем же?
– Вот хоть со Старовым; вы с ним, кажется, не очень хорошо кончили.
Пушкин, красный, как мак, бросил сквозь зубы:
– Если бы на вашем месте был муж, то я сумел бы поговорить с ним. Потому ничего более не остается, как узнать, так ли и он думает! – И прямо от нее отправился к карточному столу, за которым сидел ее муж, Тодор Балш. – Пойдемте, – обратился к нему, еле сдерживаясь, – я вам должен кое—что сказать… – И объяснил, что у него произошло с его женой, закончив такими словами: – А так как я с женщинами не дерусь, то удовлетворения требую от вас.
Тодор Балш вскипел и пошел расспросить жену, но та его уверила, что, наоборот, это Пушкин наговорил ей дерзостей.
Молдаванин вернулся к поэту и, сверкая черными глазами, потребовал:
– Как же вы требуете у меня удовлетворения, когда сами позволяете себе оскорблять мою жену?