– А мы ему, Таисья Кузьминична, ещё и баньку истопим, – щедро пообещал помощник, расправляя плечи. – Целый день в поле – всё тело изнылось. А банька да с травами всю усталость как рукой снимет.
Услышав своё имя, хозяйка вспыхнула и улыбнулась:
– А ты, я чай, притомился да голоден. Иди в избу, накормлю чем Бог послал.
За столом Таисья Кузьминична сидела, подперши щёку ладошкой, наблюдая, как Баюр уплетает картошку, запечённую в яйцах, запивая из глиняной кружки молоком:
– А Аринушка помчалась в усадьбу, к барину. Испроситься, грит, к Святому Камню. Что за нужда вам такая? Лексей Фёдрыч-то наш крепкой православной веры. А ну как не позволит?
– Моя причина к вере касательства не имеет, – прожевав, успокоил её гость. – Святой Камень – свидетель древности, коя о наших истоках повествует. Нынче образованные люди все историей интересуются.
Дверь распахнулась, и Арина вихрем подлетела к столу. Налила из вспотевшей кринки молока и залпом осушила целую кружку:
– Разрешил! Я принялась было расписывать учёную важность похода, да он не дослушал. Видать, и прежде слыхал. Сказал: архе-логические экспедиции для науки – важнейшее дело. И Александр Сергеич, племянник его, прежде сказывал, что князь Оленин архе-логическую экспедицию предпринял. Надо думать, не хочет отстать от современных устремлений. А вдруг и правда, откроется нам (ну, не мне, конечно, – Баюру) загадка древности, да ещё здесь, в хмелитской вотчине. «То-то будет что рассказать и графу Уварову, и Хомякову, и Энгельгардту, не говоря уже об Иване Якушкине и Пассеке. Ногами топчем историю! Восхищаемся иностранцами, а сами богаче их стократ», – девушка выдохнула, довольная, что по дороге не растеряла слов, наговоренных барином. Память актрисы не подвела. – А ещё Алексей Фёдрыч сказал, что хорошо было бы обратиться к Фёдр Иванычу Глинке, что живёт в Духовщинском уезде, в Сутоках, он де большой знаток древностей, высокой образованности человек. Он после отставки четыре года путешествовал, но теперь, говорят, вернулся в имение.
Баюр перестал есть и, улыбаясь, любовался Ариной. Столько радости было в её разрумянившемся лице. Русая прядка выбилась из-под косынки и озорной пружинкой вздрагивала в такт её рассказу. Руки сновали по столу, подхватывая всё подряд и по-детски засовывая в рот, а она, не успев прожевать до конца, тараторила дальше: