Когда уже вышли на проезжую дорогу, по которой обычно катили крестьянские телеги, Арина выдохнула:
– Ни души. Куда все подевались?
– Так в поле, наверное. Иль на сенокосе. Пора горячая, – Баюр тоже озирался, но никого не увидел.
Впереди, справа от дороги, уже виден был зелёный холм, полого уходящий в сторону, плоский и просторный, резко обрывающийся к противоположному краю, который огибала неширокая речка, а за ней, дальше, начинались крестьянские избы с плетнями вкруг дворов. Слева – широкий луг, в глубине которого пестрели спины пасущихся коров, не столько видных, сколько слышных ленивым протяжным взмыкиванием. Изредка воздух разрезал хлёсткий, как пощёчина, удар пастушьего кнута, видимо, больше для порядку, чтоб жующая скотина помнила, что она под надзором.
– Вот здесь, супротив холма – по осени ярмарки. Приезжают издалёка. Иной раз из новгородских деревень, – приближение к цели похода несколько успокоило девушку. Ей хотелось поскорее дойти к Святому Камню, словно это что-то значило в её судьбе, словно неведомая сила тянула её и звала к этому исполину.
Баюр, прищурясь от солнца, вглядывался в макушку холма, где торжественно возвышался над всей округой могучий камень, глядящий в небо, словно стремящийся оторваться от земли и взлететь. Он стоял гордо и одиноко, его не заслоняли деревья и кустарники, которых было полно у подножия кручи. А снизу верх восходила извилистая стёжка.
– Это он? – кивнул Баюр в сторону холма.
– Он. Я рядом-то и не была ни разу. Тятенька не пускал. Только с дороги любовалась.
Тропинке к камню зарастать было некогда. Хоть и тайком, но часто наведывали его страждущие. Вытоптанная у основания исполина-столба земля поблёскивала жертвенными монетками, а чуть в стороне на низеньком облысевшем бугорке были разложены дары: маленькие серебряные серёжки, детская деревянная свистулька в виде петушка с облупившейся краской, расклёванный птицами хлеб, выцветшие записки, прижатые мелкими камушками.
Баюр ещё издали понял, что Святой Камень никакого отношения к его живому камню не имеет, но несёт в себе особый сакральный смысл, понятный местным жителям больше по ощущениям, по сохранившемуся в крови от предков священному трепету. И вера в его неземное могущество родилась не нынче, а передавалась из поколения в поколение.