В освещенном перевёрнутом окне полоумная старуха подбрасывала пухлые оладьи на сковородке – и это в три часа ночи! Хоть что-то в мире оставалось неизменным…
Остальное поменялось полностью, и даже чересчур круто. Улица плыла перед ней, мерцая красным и пульсируя, картинка размазывалась.
Только фигура старухи вырисовывалась чётко на фоне светового пятна, словно вырезанная из чёрного картона.
Собрав остатки жизни, девушка сделала титаническое усилие, конвульсивно дёрнулась вверх и схватилась руками за ветки. Ноги выскользнули из ловушки сами; она не чувствовала их, не чувствовала собственного веса. Затёкшее тело сползло в объятья силы притяжения и студнем шлёпнулось на сырой асфальт.
Сердце потихоньку разгонялось, восстанавливая нормальное кровообращение, дыхание выравнивалось, боль вытекала.
Через полчаса она смогла подняться. Пересохший язык всё ещё хранил горьковато-сладкий привкус марципана, а память – его лицо и сказанные им слова…
Ладно, ей пора идти.
Скоро начнётся новый день…
НЕОБЫЧНЫЙ СЛУЧАЙ С ГОСПОДИНОМ КНОПФЕЛЕМ
Господин Кнопфель, как и любой порядочный немецкий гражданин, отличался безукоризненной пунктуальностью. Поэтому каждый день он укладывался в кровать ровно в одиннадцать часов, и ровно через десять минут, то есть в двадцать три десять, имел обыкновение засыпать сытым глубоким сном без задних ног и без задних мыслей.
Но сегодня сон не сложился. Господин Кнопфель вертелся так и эдак, завязывал на подушке узелки и щекотал собственные веки гусиным пёрышком, считал линии на ладонях и даже насвистывал Вагнера – ничто не помогало. В окно бился туманный лунный свет, прикидываясь ночной бабочкой, которую притягивает темнота. Часы показывали ровно двенадцать.
«Какой ужас!» – подумал господин Кнопфель. – «Совершеннейший Unordnung1! Морфей опаздывает на целых пятьдесят минут! Куда катится империя?!»
И тут сквозь безмолвные возмущения Кнопфеля прорвался звук. Мгновенный, словно луч. Кто-то включил воду в ванной – и молниеносно выключил её.
Господин Кнопфель жил в полном одиночестве и считал себя прирождённым холостяком. Кому было ковыряться в его ванной, когда на часах двенадцать?
«Показалось, наверное», – успокоил себя Кнопфель, поплевал на подушку и уже будто начал задрёмывать, как вдруг звук повторился. Мгновенный, словно взгляд молодой женщины.