Хотел идти бить челом, но дорогу ему загородила стена гвардейцев в золоченых доспехах из пластин, пришитых ремнями к толстым узорчатым кафтанам. Чуть искривленные наконечники копий, заточенные до бритвенной остроты, коснулись его шеи, уперлись в живот, загородили дорогу, целясь в глаза.
– Ты не подойдешь так к кагану, раб! – заворчал Горд. – Нынче лендийский пес посягнул на здоровье великого Горана Уст Дуума. Потому никто из вас не окажется к нему ближе, чем на длину копья гвардейцев.
Сван замер, бросил злой взгляд, но тотчас опустил голову, откашлялся.
– Как же… мне воздать почести кагану?
– Воздашь их без одежд, раб! Голым, как тебя родила Мать-Земля.
Сван хотел протестовать, но его соратник, беловолосый советник, потянул его за руку и зашептал что-то на ухо.
– Уберите ваши палки! – хмуро сказал князь. – Сделаю!
Гвардейцы по знаку убрали копья. Сван развел руки, вскинул голову, выпятил грудь.
Подбежали двое прислужников. Стянули с него шлем и чепец, расстегнули ремни круглого, будто зеркало, нагрудника.
Сван наклонился и вытянул руки, чтобы еще двое могли расшнуровать на боках, расстегнуть и снять ему через голову драгоценную кольчугу, украшенную под шеей светлыми пластинами.
– Давай! Давай! – фыркнул Горд. – Всё, раб!
Ему развязали ремешки стеганки. Сняли, открыв толстую, вышитую знаками и разноцветными орнаментами под шеей рубаху.
Сняли и ее, обнажив выпяченный, поросший черным волосом живот, мощные плечи и шрамы на теле.
– Дальше! Полностью! – кричал заместитель кагана.
Сван затрясся, но позволил снять с себя кожаные сапоги с застежками, развязать ноговицы. Заколебался, но лица хунгуров были суровы, кочевники подгоняли его криками, а Горд сурово кивал.
Наконец князь снял подштанники, открыв свету естество. И встал голый, с цепью, что свешивалась с бычьей шеи. Гордый, будто коряга, грубый, но хлестанный градом презрительных взглядов.
– Подойди, раб! Подойди, но – вот так!
Вдруг свистнула веревка, и аркан упал на голову князя. Сжалась и потянула его, поволокла, будто вола, голого, по окровавленной траве, прямо пред лицо кагана Тоорула, мрачного как зимняя ночь.
Сван шел; дорогу, которую Лазарь миновал с поднятой головой, он пробегал, ругаемый, подгоняемый копьями, оплевываемый. Шел, бежал, смешно колыхая большим животом, пока Горд, который подступил сбоку, не указал ему место. Тут!