– Поэтому у меня чёрные очки. Я не хочу это видеть, пропускать через себя. Я ориентируюсь по звукам, а они всегда разные. И у меня нет такой привязанности ко всяким дурацким домикам!
– Возле этого домика когда-то тридцать лет назад я вечерами играл с мальчишками в футбол, а потом там же сидел на завалинке с одной девчонкой… Запах смолы от шпал, стук колёс от проезжавших мимо поездов и моя первая любовь. Где она теперь?
– Да что ты прямо из-за этого всего! Не бери ты в голову! – удивился Фёдор.
– И вот развалился сегодня этот домик – и как будто вся моя жизнь окончательно развалилась… Грустно, Фёдор, всё это и ужасно бессмысленно. И мы всё едем, едем куда-то, везём вагоны, а по дороге эти полосатые столбы с километрами режут мне глаза – 20, 30, 45… как отметки моей жизни. А потом пройдёт ещё сорок пять… и я не вспомню про серый домик… вот что самое страшное.
– Да что ты в самом деле? Что-то ты мне совсем не нравишься. Никогда тебя таким не видел.
– Вот, смотри, две рельсы идут параллельно. Иногда кажется, что они переплетаются и пересекаются с другими, но никогда не между собой. Если смотреть на узловых станциях с пешеходных мостов сверху на рельсы – они же сплетаются, как огромная железная паутина, так их много там! Как человеческие жизни, сходятся эти пути и расходятся, но, как бы то ни было, в конце их ждёт тупик. Куда бы ты ни ехал – впереди всё равно тупик! А я не хочу туда. Не хочу!!! И ошибаться ведь нельзя: свернёшь не на тот путь – катастрофа. Да в жизни, в общем-то, тоже… не тот путь, не та жизнь. И всегда со смертельным исходом!
– На это есть диспетчер.
– У нас на железке – да. Все претензии к нему, если, конечно, жив останешься. А в жизни где этот диспетчер? Где и когда он тебе что скажет?!
– Надо тебе попроситься на новый маршрут, Дима, вот что! Сменишь обстановку.
– А что новый, это он первую неделю новый. Как фильм: когда смотришь первый раз – интересно, потому что не знаешь, что дальше. А потом, пересматривая, уже помнишь почти наизусть все кадры. Кадры-то старые, а ты другой. Мне нравится фильмы пересматривать. Спустя годы они вообще про другое оказываются. Ты же пересматриваешь старые фотографии? И каждый раз видишь их по-разному, так же и фильмы! Я не люблю фотографии, Фёдор, тоскливо это. После отпуска тебе отдают из ателье напечатанные фотографии и плёнку, и ты разматываешь эту плёнку, смотришь маленькие тёмные кадры подряд. Вот, ты только приехал, вот первый поход на море, потом какое-то кафе, с кем-то познакомился, играешь на пляже в волейбол, прыгаешь с пирса, катаешься на кораблике… ночные посиделки под открытым небом… а вот уже и уезжаешь… Двадцать четыре кадра или тридцать шесть – у кого сколько. Маленький кусок жизни в этих кадрах – какие-то удачные, какие-то не очень. И все они существуют одновременно. Так же и игра в футбол с мальчишками, и вот как мы сейчас сидели в кабине, и та зеленоглазая девочка на завалинке у серого домика, где так сильно пахло смолой от шпал, и которая вдруг первая взяла меня за руку… А стоп-крана нет! Как бы я хотел сорвать его на том кадре… Только я это хочу сейчас, а тогда ещё не понимал, что вот оно – настоящее, искреннее. И что другого не будет, что лучше не будет и что этот момент прошёл, его уже не вернуть. И стоп-крана нет…