– Смотришь на меня, будто это я тебя по кругу пустить собираюсь, – ехидно замечает Дягилев. Ни единого поползновения в мою сторону он не делает, но это только пока! Наверное…
– А вы не собираетесь? – Мой голос такой тонкий, как у мыши. – Не собираетесь меня…
Сил договорить слово “насиловать” у меня не хватает. Впрочем, кажется, Дягилев понимает это и так. Закатывает глаза.
– Знаешь, зайка, я могу, конечно, тебя все-таки трахнуть, – насмешливо и с легкой вкрадчивостью тянет он, – так и быть, тем более что ты вполне в моем вкусе. Но я это сделаю, если только ты меня очень хорошо попросишь.
Офигеть как это звучит. Настолько бесстыже, что у меня загораются не только уши, мне, кажется, даже кончикам пальцев на ногах неловко от такой откровенной пошлости.
– Не буду я об этом просить, – отчаянно огрызаюсь, стискивая руки на собственных коленях. Да и колени тоже стискивая еще теснее. Капец. Вот как у него вообще язык поворачивается. Он же знает, кто я, и я знаю, кто он, он же должен понимать, что я ни за что… с ним – так точно!
– Значит, придется тебе обойтись без оргазма сегодня, малышка, – пожимает плечами мужчина, – я слишком дорого себя ценю, чтобы брать силой всех дурочек подряд.
– Как нибудь обойдусь, – тихо шепчу я, как-то по инерции, хотя спорить с ним особенно и не собиралась. Но все-таки мне становится чуточку легче. Или не чуточку… Сильно легче.
Дягилев смотрит на меня… Странно. Будто бы даже слегка недовольно.
– Укоротить бы язык твоему благоверному, Софи, – вздыхает он с легким разочарованием. – Если бы он со своими реверансами не полез, ты бы сейчас уже сидела на моих коленях, а я бы уже тебя разогревал.
– Не сидела бы, – без особой убедительности выдавливаю я.
– Ну-да, ну-да. – Он смотрит на меня, насмешливо щурясь, будто видит, что даже я сама себе не верю.
Я бы и рада себе поверить, но, увы, слишком хорошо помню свои мысли в лифте отеля. И до лифта – тоже. Почему? Почему именно Дягилев добился от меня такой реакции? Вот хоть каким-нибудь другим богатеньким придурком был бы, не Дягилевым, о котором мне и думать-то страшно. И о том, что папа узнает, перед кем я ходила на поводке – еще страшнее.
– Что вам от меня нужно? – отчаянно пищу я, пытаясь преодолеть еще один приступ этого наваждения. Не буду я о нем так думать. Не буду, я сказала!