– Филипп, – отозвался он, старомодным жестом раскрывая над ней черный зонт.
Они шли по ночному Лондону, невольно попадая друг другу в шаг; Филипп держал над ними обоими большой зонт, Габриэль прятала озябшие руки в карманах куртки, держась от своего спутника на некотором опасливом расстоянии – насколько позволяла ширина зонта над головой.
Оба молчали. Габриэль была почти уверена, что ее нечаянный спутник размышляет о том, что толкнуло его подойти к незнакомой девушке и так бездумно и дерзко предложить куда-нибудь пойти. Возможно, в тот момент Филипп был готов сказать и сделать любую нелепицу, лишь бы оттянуть подальше от перил потенциальную самоубийцу…
Габриэль запоздало угадала это подозрение в его голосе и взгляде и почти не удивилась внезапному уколу раздражения внутри при одной мысли о подобном. Но нет, ей следовало оставаться справедливой: откуда он, этот добрый самаритянин и осторожный спаситель, не подозревавший о том, что его усилия не нужны вовсе, мог знать, что было у нее в голове на мосту?…
Что ж. По крайней мере, ей больше не нужно думать, куда пойти – до утра, до самолета, до другой страны и другого мира.
Что он там обещал, тепло и свет?…
Габриэль покосилась на Филиппа и встретилась со слегка ироничным, но в остальном совершенно непроницаемым взглядом в ответ.
Он не был красив; широкое лицо с тяжелым подбородком, на котором при свете фонарей был виден легкий налет щетины, было слегка неправильным, и Габриэль, изучающая его пристальным и безжалостным взглядом художника, поняла, что дело было в деформированном, некогда сломанном носе. Глаза были светлыми, но точный оттенок было сложно разглядеть в оранжевых бликах фонарей.
Он бросил взгляд назад, через плечо, куда-то мимо нее, и нахмурился, и от этого лоб прорезали две вертикальные морщинки, придавая ему чересчур суровый вид.
Габриэль отвела глаза, прищурившись на фонарь и на мгновение ослепнув из-за яркого пятна света.
Он не был похож на человека, чьей специализацией было спасение утопающих. Была в этих светлых глазах какая-то безжалостная холодность, наводящая на мысль о том, что Филипп не будет спасать кого попало; о том, что выплывать достойны лишь сильные.
Возможно, все было как раз наоборот, он вовсе не испугался за нее, не пожелал помешать самоубийце – но подошел к ней именно потому, что увидел этот дурацкий, пренебрежительный,