Имею честь быть, барон, вашим нижайшим и покорнейшим слугою.
26 января 1837 г. Александр Пушкин»
…Так что же послужило толчком для такого письма, об этом читайте в следующих главах…
Как обычно, примем для краткости ряд сокращений: А.С. Пушкин – (А.С.П.), Н.Н. Гончарова – (Н.Н.).
2. «Не вынесла душа поэта позора мелочных обид…»
…О, да! Что только не терзало душу нашего поэта в последние годы жизни! Как невыносимо стало ему тогда жить! В последнее время в 1836 году всё готовило назревавшую пушкинскую катастрофу: царский двор, III отделение, Бенкендорф, жестокая цензура плотным кольцом смыкалась вокруг него. Материальное положение А.С.П. было, по сути, катастрофическим: поэт был скован тяжелыми отношениями с кредиторами и ростовщиками, придворным званием, государственной службой, великосветским бытом, вниманием Бенкендорфа и Николая I. Эта цепь оказалась нерасторжимой…
Задуманный поэтом журнал «Современник» плохо раскупался, потоком шёл небывалый наплыв бесчисленных счетов от мебельщиков, портных, каретников, книгопродавцев, из модных лавок и т.д. Пушкин с начала 1836 года был вынужден постоянно обращаться к ростовщикам: 1 февраля закладывается белая турецкая шаль Натальи Николаевны, 13 марта ‒ даже кофейник, что свидетельствует об остром дефиците…..
А он всё метался, как белка в колесе, вынужденный жить в соответствии с положением в свете…
Кстати, на балах Пушкин старался держаться поодаль от своей прекрасной супруги Натальи Гончаровой, чтобы лишний раз не акцентировать внимание окружающих на том, что он на десять сантиметров ее ниже. Пушкин – 166 см., Н.Н. – 176 см.
…Вот запись в дневнике от 17 сентября 1836 г., сделанная дочкой известного историка Карамзина Софьей Николаевной, которая пишет о Пушкине: «Он своей тоской и на меня тоску наводит. Его блуждающий, дикий, рассеянный взгляд поминутно устремлялся с вызывающим тревогу вниманием на жену и Дантеса, который продолжал те же шутки, что и раньше, ‒ не отходя ни на шаг от Екатерины Гончаровой, он издали бросал страстные взгляды на Натали, а под конец все-таки танцевал с ней мазурку. Жалко было смотреть на лицо Пушкина, который стоял в дверях напротив молчаливый, бледный, угрожающий. Боже мой, до чего все это глупо!
Когда приехала графиня Строганова, я попросила Пушкина пойти поговорить с ней. Он согласился, краснея (ты знаешь, как ему претит всякое раболепие), как вдруг вижу ‒ он остановился и повернул назад. «Ну, что же?»‒ «Нет, не пойду, там уж сидит этот граф». ‒ «Какой граф?» ‒ «Дантес, Геккерен, что ли?»».