Поэтому сейчас, когда я пошла погулять по Йери, канал я нарочно
обошла стороной. Не хотелось мне даже смотреть на этот дом. Я
повернула в другую сторону, к реке, в которую впадал канал. На
берегу реки был огромный, невероятной красоты зелёный парк.
Начинался он от грандиозного поместья императора и тянулся через
весь город вдоль реки. Он назывался семейным парком, тут всегда
было много детей с родителями и без, и множество разных невинных
развлечений. Гатрийские развлечения меня не очень-то интересовали.
Все эти аттракционы, конкурсы, коллективные танцы и бег в мешках…
Мне кажется, я из них выросла лет в десять. Когда мы с Йаном сюда
приходили, он веселился, как ребёнок, глядя на эти забавы, а мне
было за него неловко. Но сам парк мне нравился, и даже сейчас,
когда народу на набережной было довольно много, я с удовольствием
свернула туда. Музыка, зелень, пёстрая беззаботная толпа, которой
до тебя нет совершенно никакого дела – это было то, что мне было
сейчас нужно. Очень даже достойное прощание с поверхностью. Я
больше не нужна ей, она не нужна мне. Никому ни до кого нет
никакого дела.
Люди гуляли по набережной так же, как они гуляют по набережным в
Питере и Стокгольме, Дели и Сиднее. Семьями, парами, с колясками, с
собаками, с воздушными шариками и с горячими бутербродами. Я шла в
толпе, никуда не торопясь, просто дышала воздухом, просто слушала
музыку. Я отличалась от остальных только тем, что я была одна. Нет,
одиночек на поверхности сколько угодно. Они просто не ходят в этот
парк, для них в Йери есть другие места.
Я лениво скользила взглядом по лицам, иногда останавливалась у
парапета, смотрела на крошечные парусники на реке и снова шла
вперёд. Набережная в парке длинная, гулять можно долго.
Мой взгляд зацепился за высокого мужчину в толпе. Прежде всего
потому что он шёл в одежде с изнанки. На поверхности нынче совсем
другая мода, чем-то напоминающая изнаночные пятидесятые годы
двадцатого века: широкие мешковатые штаны чуть ли не от подмышек на
мужчинах и платья с юбкой-колокольчиком на женщинах. А этот был в
узких джинсах и лёгкой курточке-стёганке и сразу выделялся из
толпы. А уж это лицо теперь я бы ни с кем не спутала, нигде и
никогда.
Шокер шёл не один, а с девушкой, настолько юной и прекрасной,
что у меня даже сердце отчего-то защемило. Вот прямо взревновалось
мне как-то. Хотя, что я удивляюсь? С кем и быть такому парню, как
не с красавицей. В модном платье-колокольчике, высокая, тонкая, с
темно-русыми волнистыми прядями почти до пояса и с лучистыми
глазами какого-то неземного серебристого оттенка, она смотрела на
Шокера с любовью и восхищением. Они оба ели мороженое, разноцветные
радужные шарики в рожках, и чему-то смеялись. Шокер - суровый,
собранный, вечно поглощённый невесёлыми мыслями Шокер –
заразительно смеялся! А когда не смеялся - улыбался во все свои
тридцать два прекрасных зуба. И обнимал свою юную красавицу за
плечи. И чмокнул её в лоб, измазав мороженым, и заботливо вытирал
ей лицо носовым платком… И они опять смеялись.