Я, как положено, представился. Генерал зычно скомандовал:
– У обгорелой сосны – пулемет противника. Короткими перебежками вперед! – И перчаткой ткнул в курсанта: – Ты!
Белобровенький паренек вырвался из строя. Упал. Стал подниматься, запнулся о винтовочный ремень и снова носом клюнул в снег…
– Ты! – начал уже заводиться генерал, указывая на очередного бойца.
Этот, болтая рукавами длинной не по росту шинели, неторопливо передвигая ноги, двинулся на «пулемет»…
После четырех-пяти таких «Ты!» генерал, не скрывая нрава, свирепо прокричал:
– Командир взвода – вперед!
«Ну уж, дудки, – подумал я. – Это же мой конек, чудак!» И рванул, где броском, где ползком…
– Плохо! – неистово орало столичное начальство.
Такую издевательскую процедуру генерал проделал и с командиром роты, и с комбатом. Полковник Акимов, чуть шевеля побелевшими губами, проговорил:
– Товарищ генерал, вы унижаете офицеров перед лицом их подчиненных. Это недостойно…
Генерал резко взглянул на свою свиту, словно спрашивая: «Вы слышали, как мне дерзили?» Свита угодливо смотрела в глаза шефу. А главный инспектор, пытаясь сдерживать себя, уже не повышая голоса, но с нескрываемой угрозой сказал:
– С вами, полковник, разговор особый. А сейчас приказываю: командира взвода за брак фронту – под трибунал! Остальных офицеров понизить в звании на одну ступень!
Генерал со всей своей «инспекцией» на заиндевевших лошадях удалился в сторону Тюмени.
Угрюмо, печально возвращался я со взводом в казарму. Эти совершенно не знакомые мне парни, чувствуя себя виноватыми, топали, опустив головы, как на похоронах… Вдруг, ни с того ни с сего, в строю зазвучал дребезжащий тенорок:
Кони сытые бьют копытами,
Боевая честь нам дорога!..
Что-то кольнуло в сердце: подбодрить меня хотят. Но песню никто не поддержал. Еще отчетливее слышалось побрякивание оружия, лопаток, котелков…
Училище гудело: в моем положении мог оказаться любой. Поэтому говорили между собой, горячась и откровенно возмущаясь самодурством заезжего генерала. Едва я вошел в офицерскую столовую, как мои товарищи дружно вскочили с мест и, окружив меня, загалдели:
– Почему промолчал, что людей этих не учил и не знаешь?
– Пиши рапорт командующему округом!..
– А что, если Сталину дать знать?
– Все образуется, браток…
И каждый приглашал к своему столу, готов был поделиться последним… Вспоминаю сейчас – и сердце благодарно щемит: такое было военное товарищество. Почему же так растеряли мы это чувство теперь? Неужто черствеет душа?