За средним залом располагалась совсем уже небольшая выставочная комната. Посередине заклеенного газетами пола стояли несколько мольбертов, а стены покрывали рисунки. От дверей лучше всего было видно один огромный портрет – с листа на меня смотрел какой-то лысый мужчина, которого было трудно узнать из-за того, что его лицо было разделено на четверти, и правая половина его подбородка была помещена на место левой стороны лба.
– Это Мишель Фуко, Аля нарисовала. Она очень талантливая, – сказала Рита, заметив, что я разглядываю портрет. – У нас был вечер, посвященный образам мужчин в культуре. Я нарисовала Родю Раскольникова.
Вряд ли Рита могла быть моложе тридцати. Она не особенно стремилась обсудить со мной феминизм или права женщин. Вместо этого она рассказывала про тех, кто ходит в кафе, и я никак не могла понять, кем является сама Рита – хозяйкой, организаторкой, баристкой или просто случайной гостьей кафе «ИКС». В конце концов стало понятно, что больше всего ей хочется поговорить о себе.
– Вот мой портрет, – сказала Рита, указывая на большой лист бумаги, который почти целиком был закрашен красной краской. Только в левом верхнем углу виднелось что-то похожее на гнилой банан, перетянутый шпагатом.
– Топор, – догадалась я, вспомнив про то, что Рита рисовала Раскольникова.
– Именно. – Рита качнула плечами. – Я сначала попробовала нарисовать Соню, но получилось как-то вульгарно. Мне ее образ всегда казался слишком недостижимым. У Достоевского все женщины такие, потому что ему самому очень не везло в любви. Я когда читала роман, очень переживала за Родю, ведь очевидно, что они с Соней никогда не смогут быть по-настоящему вместе. Вот у тебя есть такая большая любовь?
– Нет, – сказала я.
С каждой секундой мне становилось все неудобнее обращаться к ней на «ты». С Лисетской я почему-то совершенно не ощущала такой разницы в возрасте, при том, что критикесса была старше меня лет на шестьдесят.
– Мой муж часто говорит о том, как он в меня влюбился, когда мы только познакомились, – сказала Рита. – Ты можешь сегодня с ним познакомиться. У нас после семи можно приходить всем.
Я постаралась скрыть свою реакцию на слово «муж» и повернулась к другой стене, на которой висели какие-то совсем дурные акварели. Мне показалось, что это какая-то совершенная дикость для фем. кафе. Рита засмотрелась на свой портрет топора, и я достала телефон, чтобы быстро набрать сообщение Мари: «Пришла в „ИКС“, фем-кафе в Питере. Тут у них проходят вечера, посвященные образам мужчин в культуре». Мари прочитала сразу и тут же стала наговаривать мне ответ.