После ночи, проведенной в воспоминаниях на берегу, уснула я не сразу. Сколько мне дали поспать, сложно сказать, но по ощущениям я только закрыла глаза и через мгновение открыла, разбуженная громким стуком в дверь. В соседней комнатушке заскрипела кровать и Марша пошла встречать утреннего гостя. По голосу я узнала жену старосты нашей деревушки, дом которой находился в точности на другом конце от нашего жилища.
– Велеса моя, занемогла, видать. С печи слезла, – взволнована затараторила та.
– Беги, готовь баню, а мы с Насткой соберём все нужное и придем, – дала наставления Марша, закрывая двери.
– Настка, вставай, девочка. У старостиной дочки роды начались, – заглядывая ко мне, сказала она. В это время, я уже надела свое платье и начала завязывать косынку на голове. Нелюбовь к чужакам, к коим я в глазах местных относилась, заставляла меня покрывать голову платком, хотя так делали только замужние девушки. Но мне это отступление от правил прощали, лишь бы сильно глаза не мозолила. А было в нашей деревушке очень много примет. Так и о родах говорить прямо нельзя было, люди боялись сглазить, потому и говорили про «хвори» да про «печь».
Сборы проходили быстро и молча, каждая из нас знала свое дело. Последними в котомку я положила ножницы, закутанные в чистую тряпку и льняную ленту, которой перевязывали пуповину. Деревушка была небольшая, путь до другого конца много времени у нас не занял. На дороге возле дома нас уже ждали, чтобы сразу провести к бане. Чаще всего, если роды проходили легко, Марша оставляла меня за дверьми, чтобы я не отвлекала роженицу. Да и девушкам, не принесшим дитя в этот мир, запрещалось видеть сам процесс. Но я единственная, кто мог помочь Марше, поэтому в сложных случаях присутствовала и без колебаний выполняла все, что говорила мне тетушка, а всем остальным приходилось с этим просто примириться.