Конечно же, в издательстве хотели воспользоваться успехом «Неортодоксальной»[2], которая обрывалась на моменте моего отъезда вовсе не потому, что я хотела лишить читателей удовольствия узнать, что же было дальше. Просто история была написана слишком рано, вскоре после событий книги, и я еще сама не представляла, каким будет следующий этап. Мне предложили контракт на еще одну краткую автобиографию и посоветовали совершить путешествие по стране и рассказать о том, каково это: стать наконец американкой. В нашем разговоре прозвучала фраза «секс, наркотики и рок-н-ролл», как будто иначе, чем предавшись гедонизму, почитаемому в моей семье и общине смертным грехом, стать американкой нельзя. Однако больше всего на свете я хотела иметь возможность продолжать писать, стать писательницей, а потому, несмотря на переполнявшее меня беспокойство, намеревалась приложить все усилия и воплотить эту идею в жизнь.
Но вскоре стало ясно: мне не стать американкой. Я росла в мире, напоминавшем европейский штетл[3] XVII века, где говорила на другом языке, впитывала другую культуру и подчинялась религиозным, а не гражданским законам. И пускай побег и правда укоренился в американской культуре, произошло это потому, что американская культура создает и защищает миры, из которых нужно бежать. Естественно, для меня Соединенные Штаты не могли стать страной, которую я знала и которой доверяла, – а потому не могли они стать для меня и домом.
Рукопись, которую я отдала в издательство, наполовину состояла из заметок исследователя недружелюбной территории, а наполовину – из долгожданных открытий корней моих предков за рубежом. Меня будто разрывало между двумя личностями: той, кого все ожидали увидеть, и той, к которой меня тянуло как магнитом. О ней мне и хотелось писать, но, как мне сказали, тогда история становилась слишком европейской. «Американцы хотят читать о самих себе, – настаивал мой редактор. – Ты же воплощенная американская мечта, вот и пиши об этом!» В результате, несмотря на всеобщее неодобрение, я переехала в Европу и оказалась на континенте с богатейшим устным литературным наследием. Казалось, раз моя история «не такая», а личность «американки» я в себе так и не открыла, то и писать о своем путешествии не должна. И я переключилась на новый язык, куда более похожий на мой родной, и начала перенимать новую – и в то же время такую старую – культуру с куда большей легкостью, чем могла вообразить. Я начала писать о своем опыте в Европе для европейцев.