Уйма чернил пролита по поводу «мнимой» церковности Леонтьева. Никто однако из его оппонентов не сообразил, что разносимый в пух и прах «мистик на хищной покладке» лучше многих в России – вслед за В. Соловьевым – понимал, что Церковь в ее историко-эмпирическом шествии лишь тогда будет в силе, когда ее руководство сосредоточится вне государственности, каким был экс-дипломат на Балканах. И тем не менее: Соловьев для него «тем хорош, что… дает цель: подчинение папству», ибо «церковное устройство вовсе не таково, чтобы могло усиливать и утверждать… личные чувства», на которых «держится Православие в России».
Против парализующего ощущения всеобщего разрушения и неоконченности Истории Ницше выдвинул известную еще в древности идею Вечного возвращения>35. Может, это номинально ближе к христианству, ко Второму Пришествию, чем концепция исторического фатализма, циклически замкнутых культур-организмов Леонтьева.
Но теория исторической «эволюции» Леонтьева не имеет того отношения к религии, а, следовательно, и к культуре, какое она имеет, в первую очередь, к государству, цивилизации. Государство в своем развитии проходит три стадии – период первоначальной простоты, период цветущей сложности, период вторичной «смесительной простоты» (бумажные обои вместо шитого золотом камзола): детство, зрелость, старость. Срок его существования: 1000-1300 лет.
Предвидение Леонтьева свершилось, хотя он до этого и не дожил, не где-нибудь, а в России; 1917 год кровью и железом подписался под его пророчеством: простояв почти тысячу лет рухнула династия русских царей. >36
В. Соловьев поколебал веру Леонтьева в национально-государственное величие родины, склонив его в последние годы жизни к сугубо религиозному пониманию нутра русского духа, к предчувствию близости царства Антихриста.
«Призвание России» стало для Леонтьева «чисто религиозным.. и только!»>37.
Подтверждение того, что теория «трех стадий» автоматически не распространяется Леонтьевым на религию, служит следующее обстоятельство: видя, как на его глазах чахнет любимый им византизм – синтез Церкви и Самодержавия, призывая «подморозить Россию», отчаянно борясь за спасение корабля монархии, он сошел с него одним из последних, на закате своей жизни, приняв монашество.
«Вера, ‒ писал он, – должна взять вверх, и отчизна должна взять вверх, и отчизна должна быть принесена в жертву уже потому одному, что всякое государство земное есть явление преходящее, а душа моя и душа ближнего вечны, и Церковь тоже вечна».