Шибболет - страница 11

Шрифт

Интервал

Северный ветер вылетает к нам на заданье—

сеять болезни, гулять на осенней тризне,

напомнить: кому не нравится мирозданье—

добро пожаловать за границу жизни!

«Жизнь хороша, потому что красива осень,»—

уверяет парк, шорох его страстный.

«Да, – говорю ему, – не бойся, тебя не бросим.

Не уедем в Америку, как Свидригайлов страшный».

Бог с ним, с парком, Бог с ним, не с нами.

Жизнь хороша даже тем, что кивнув соседу,

скажешь: «Такой-то умер. Вы его знали?»,

тем, что веришь, когда обещают: «Я не уеду».

Слежка

Он тихо произнёс

совсем простое что-то,

сказал себе под нос,—

и вот пошла работа:

следим из-за угла,

меняя рост и внешность,

ведь слежкою была

всегда любая нежность,

и воровством… Так вот—

устал, и, значит, нужно

улечься на живот,

чтобы уснуть послушно.

Следим. Пугаем сон.

И на бок неизбежно

перевернётся он,

чтобы уснуть прилежно.

Мы ходим по стене.

Мы блики-следопыты.

Теперь он на спине.

Глаза его открыты.

Не помнит, что любим.

Не знает, что ограблен.

И тьма— под ним, над ним,

он весь во тьму оправлен.

С него смывая тьму,

в рассвет макаем губку—

по радио ему

транслируем «Голубку».

«Я персонаж, допустим Грэма Грина…»

Я персонаж, допустим Грэма Грина.

За мной охотятся тонтон-макуты.

И ноги страха чёрные незримо

Идут за мной, в сандалии обуты.

Кончается земля галдящим портом,

И ветер треплет космы пальмы пыльной.

Я замечаю, покрываясь потом,

Что «Оду к Радости» поёт мобильный.

Вместо души или взамен таланта

Тревожит затянувшаяся рана—

Навязчивая мысль комедианта,

Что рая не бывает без тирана.

Я каждый день на том же самом месте

Сижу в машине, ожидая чуда.

Верней, известий, позывных оттуда,

Где жить нам всем отказано из мести.

«Сжимается мир, теперь это наш двор…»

Сжимается мир, теперь это наш двор.

Утром встанешь— висит густой туман.

Ляжешь вечером— смотрит фонарь в упор.

Тянется жизнь— переводной роман.

Кто теперь заглянет в оригинал!

Перевод неплох: колорит и стиль, и пыл.

Имя своё резидент когда-то знал,

Но так долго скрывал, что однажды просто забыл.

Ходит, ест, поддерживает разговор—

Жизнь без главного, партия без ферзя.

Зато ни сосед, ни редактор, ни прокурор

Не узнает о нём, чего знать нельзя.

Может, оригинала и не было никогда?

Всё придумала переводчица— синий чулок.

Твой родной язык не оставил в тебе следа.

Ты забыл его, потому что слишком берёг.

«Последний же поцелуй достанется пустоте…»

Следующая страница