– Ненавижу… – шепчу сквозь плотно стиснутые зубы.
С удовольствием плюнула бы в портрет человека, изменившего жизнь потомков, обрекшего меня и сотни других на вечную изоляцию. Но нельзя. За нами постоянно следят, и Говарду Купрингу положено выказывать почет и уважение. На него чуть ли не молятся, но я не разделяю этих верований. Не признаю, что мне просто повезло. Нет в жизни случайных последствий, да и я вовсе не побочный эффект.
Как бы нам ни затыкали рты, все знают: нас, отверженных, становится все больше. Ширятся территории, где происходит захоронение отработанного ядерного топлива. И стена, что отгораживает запретный город от остального мира, расширяется с каждым годом. Ее переносят понемногу, на несколько сантиметров, с помощью передовых технологий. Почти незаметно для человеческого глаза, но запретный город, словно моровая язва, разрастается. Понемногу, но неуклонно поедает другой, чистый от всяческой скверны мир.
Еще раз смотрю на портрет и все отчетливее понимаю: не ненавижу – завидую. Жгучей, просто-таки черной завистью. Эти люди, Говард и Луиза, видели другой мир. Они жили другой жизнью, верили в светлое будущее. Они могли все изменить, но не сделали этого.
«До тебя, Говард, мне как до звезды, – произношу мысленно. – Но до праправнука твоего я доберусь. Непременно».
Добраться до Энтони удается только вечером следующего дня. После ужина его отправили на обход спален. Вместе с ним отправили врачиху Эльзу – старую и глухую как пробка. Можно сказать, мне жутко повезло.
Притворяюсь, будто помогаю перестилать постель. Хотя, как по мне, одна белая простынь не отличается от другой, к чему менять их каждый день? Нас тут в такой чистоте содержат, будто это поможет обелить нас в глазах общества. Но это вряд ли получится. Да и разве можно винить нас в том, какие мы есть? Скорее, мы сами жертвы.
Правда, до этого никому нет дела. То, что вычеркнуто из памяти, не доставляет неудобства и не приносит раскаяния.
– Пс… Энтони! – окликиваю парня, – разговор есть.
Он недобро косится на Эльзу, придвигается плотнее, чтобы старая чертовка не прочла разговор по нашим губам.
– Тофько быфтро, – произносит он, жутко картавя. – Чаво надо?
– Свободы, – бормочу я. – У меня есть таблетки. Много.
Он хмурится и смотрит на меня так, словно увидал призрака. Его белесые кустистые брови ползут на покатый лоб.