– К себе заберу: дам шанс. Какой могу…
– Так девка же?..
– А я своим в штаны не заглядываю. Пусть попробует. Смотри: крепенькая, вроде. Жилистая.
– Это верно. А раз в такой резне выжила, знать, еще и фартовая.
Волокуши снова споткнулись о преграду: резкая боль и судорога. И темнота…
Щедрое забвение накрыло меня душным пологом. Спрятало от ужаса и страданий. Пожалело. Оставило в памяти только яркую вспышку прошлой жизни.
Бобер подкрался к моей лежанке, как мышь к пайке – бесшумно и боязливо. Согнул ногу в колене. Прицелился.
– Подъем, Фартовая! – взревел он и попытался пнуть меня в пятую точку.
Ага, щаз! Я эти его штучки давно выучила. Поворот, выпад – и его пятка в моих руках. Вцепилась большим и указательным пальцем в ахиллесово сухожилие. Потянула – слабенько так, больше обозначая.
Бобер взвыл и по инерции пролетел вперед. Впечатался головой в перекрытие. Его приплюснутую макушку припорошило бетонной крошкой.
– И охота вам в такую рань, – протянул со своей лежанки Дылда.
– Когда-нить я ее уем, – пообещал Бобер, потирая одновременно макушку и пятку.
– Ты уж так лет десять грозишься, – хохотнул Дылда.
Одним прыжком соскочил с койки и потянулся. Нисколько не стесняясь, громко испортил воздух.
Мы с Бобром одновременно зажали носы.
– Фи, какие неженки, – упрекнул нас Дылда и повторил газовую атаку.
Спасть расхотелось. Совсем. Схватила в охапку одежду и поскакала к помывочной.
Но Чистюля занял ее первым. Мурлыкая себе под нос незатейливый мотивчик, он шумно отфыркивался от ледяной воды.
– Здорово, Фартовая, – поприветствовал он меня. – Что, Бобру все неймется?
– Ага, – кивнула я.
Схватила зубную щетку, прислонилась к стеночке.
– Ты не могла бы подождать за дверью? – полуприказным тоном поинтересовался Чистюля.
– Да ладно те, – попробовала возразить.
Демонстративно отвернулась и продолжила чистить зубы.
Прием как всегда сработал: Чистюля по-быстрому свинтил и захлопнул за собой дверь. Подумать только: самый крепкий из нашей команды и самый нежный. То ему вода, понимаешь, протухла, то крыса на костре подгорела. А то и синяк неравномерно по глазу растекся. Не мужик, а деваха на выданье.
Прыснула над собственными мыслями. Нагнулась над единственной раковиной. Из бачка еле-еле бежал тоненький ручеек ржавой жижи. Но я-то не привереда. Пить такое нельзя, а вот умыться и рот прополоскать – запросто.