Крот. Четыре тысячи человек – это масса? А мне всегда казалось, что, например, четырехтысячный тираж – тираж достаточно скромный.
Томский. Важнейшее замечание! Да, так считается, но почему так считается?
Крот. Потому что народу в нашей стране – больше ста миллионов. Да и в советское время тиражи были тысяч по пятьсот и больше. Сейчас, правда, они сократились, но это и говорит об упадке издательского дела. Пиратство заедает.
Томский. А какими были тиражи во времена расцвета нашей литературы – той литературы, которую сегодня называют русской классической?
Крот. Точно не знаю, но, наверное, не очень большими. Сейчас заедает повсеместное пиратство, тогда заедала массовая безграмотность. Образованной публики было мало, да и книги стоили очень дорого.
Томский. Верно вы всё говорите. То есть почти всё. Образованной публики действительно было мало, но только если опять-таки высчитывать ее процентарно – по отношению ко всему народу. А вообще-то ее было достаточно. Может быть, не во времена Пушкина, но во времена Толстого и Достоевского – достаточно. Собственно, главное, что она была – публика, которая может читать и понимать Толстого и Достоевского. А то мы все помешались на цифрах – сто тысяч экземпляров, пятьсот тысяч, миллион. И даже я, когда сообщество еще только зарождалось, мечтал о миллионных тиражах, – пока не осознал всю бессмысленность подобных мечтаний. Сто тысяч, двести, даешь еще больше. А зачем?
Крот. Лучше меньше да лучше?
Томский. Лучше не меньше и не больше, а столько, сколько требуется. Вот у нас сейчас имеется до четырех тысяч активных читателей. Вам кажется, что это мало?
Крот. Ну, не очень много.
Томский. А вы когда-нибудь встречали на улице четыре тысячи человек?
Крот. Да. Совсем недавно я был на митинге, где присутствовало как раз что-то около четырех-пяти тысяч митингующих.
Томский. И как – мало это или много?
Крот. В общем, довольно много, хотя бывают и более массовые митинги.
Томский. А я хоть сегодня могу собрать в одном месте до десяти тысяч человек. Ведь четыре тысячи – это только те, кто получает у нас зарплату; активные, действительные сообщники, так сказать, а вообще-то вокруг ГКП группируется еще довольно много тех, кого в политике называют сочувствующими. Они участвуют в жизни со-общества, но недостаточно активно, чтобы считаться реальными сообщниками. Так вот, десять тысяч на улице – это уж точно много, как по-вашему?