У Генерального директора «РемСнабСтрой» Игоря Николаевича Пучкова вышла из декрета секретарша. Появилась она в офисе на шпильках и в открытой блузке, величаво прошлась «от бедра» по коридору, цепляя на себя репейные взгляды сослуживцев и отражая молниевые разряды сослуживиц. Весь ее вид свидетельствовал о том, что ни одно ни другое ее сейчас не беспокоит.
Заметив Пучкова, она впервые за все время улыбнулась, после чего, приблизив свое фаянсовое личико к его переносице, сказала ехидно прищурив глаз.
– Не желаете ли с наследником познакомиться, Игорь Николаевич? Решайтесь – не пожалеете. Посмотрите хоть, какой задорный карапуз получился, в папика весь. И тут еще такое дело, – добавила она, по-хозяйски поправляя на начальнике галстук. – Раз ответ на вопрос «Кто виноват?» вам теперь ясен, то может быть озадачитесь тогда на тему «Что делать?». Это я в том смысле говорю, что памперсы уж больно нынче «кусаются».
У Генерального от такой новости упала челюсть и подпрыгнула температура. Он стоял, вытянувшись в струну перед молодой нахалкой и молча разевал рот, не находя чем крыть. Да и что тут, собственно, возразишь, коли рыло все в пуху. Нечего самому греховодничать было, блуд чесать. Легко сказать, как будто у него был выбор. У Алены фигура, улыбка и молодость, у Пучкова же средний возраст и бес в ребро.
– Что же вы молчите Игорек Николаевич? От счастья задохнулись? Так выдыхайте живей, пока я с женой вашей этот вопрос не обсудила. В общем, думайте, папа, думайте… до понедельника.
Перед схватившимся за сердце «папа-данцем» черным по белому замаячила перспектива жизни на две семьи со всеми ее прелестями. Где основная прелесть заключалась в том, что Пучкову теперь, что ни на есть – судьба на Аленкином крючке вечно болтаться.
«– Вот ведь подлость-то какая, – думал Пучков, вытирая со лба холодный липкий пот. – Сегодня эта мерзкая шантажистка денег захотела, а завтра что ей в голову взбредет? Ключи от квартиры попросит? А там, глядишь, еще заявит: „Давай, мол, совсем ко мне перебирайся“.
Постой, а не дешевле ли выйдет, до понедельника, самому жене во всем признаться, с повинной явиться, так сказать? Глядишь, если не под амнистию попаду, так хоть „за чистосердечное“ поблажка выйдет. Супруга у меня женщина хоть и гордая, но великодушная, расстроится, конечно, в близости откажет эдак до весны, но не погонит скорее всего. Ради наших детей, во всяком случае, не выгонит.»