Воскресным вечером Глеб встретился с Максом – другом и соседом по лестничной площадке. Они сидели в уютной кофейне в Заводском районе, где о заводе напоминала лишь кирпичная труба, дымившая в годы их юности. Глеб вытащил из кармана несколько чёрно-белых снимков.
– Глебчик! Ты ещё увлекаешься фотографией? – удивился Макс.
Глеб кивнул.
– А помнишь, как ты жался с Наташкой на этой лавочке? – промолвил он и протянул снимок.
– Было дело! По молодости, пока не понял, что она некрасивая, – сказал Макс.
Нож и вилка в руках Глеба на секунду зависли над тарелкой.
– А лавочка… теперь такие – раритет, – продолжил Макс. – В соседнем дворе все срезали.
У Глеба зазвонил мобильник.
– Да, всё в силе! Как договаривались… Подойду! Конечно! – ответил он и обратился к Максу: – Извини, друг, вынужден откланяться.
Глеб снял со спинки стула модный пиджак (на лацкане – флорентийская лилия) и протянул на прощание руку.
Наутро в дверь к Максу позвонил новый владелец квартиры напротив.
– Твой друг забыл. Нашёл это на полке в чулане, – сказал он и сунул Максу портрет Достоевского. – Не знаю, что с ним делать.
Смахнув с портрета пыль, Макс повесил его в кухне на вакантный гвоздь – будет с кем чай пить! Потом бросил вслух, хотя в комнате никого не было:
– Будем жить по совести. Да-с!
Он был растроган и настолько вошёл в роль, что чуть не перекрестился, словно перед иконой.
А в это время Глеб уже прилетел в Амстердам и успешно миновал фейсконтроль.
По ленте багажного транспортёра медленно плыл допотопный рыжий чемодан.