Леска сразу полностью ушла под воду вслед за ним. Василёк тут же подскочил к самому краю понтона и вытянулся в дугу, схватив удочку обеими руками, чтобы дать рыбе поглубже заглотить наживку.
После подсечки и возврата на поверхность изогнутым в верблюжий горб бамбуковым удилищем дитя донских глубин с выражением недоумения на породистой морде поднялось на несколько сантиметров над водой и сразу же рухнуло обратно вместе с оторванным крючком в губе.
Выплюнутый кузнечик пару раз качнулся в оставленном удивлённым голавлём водовороте и тоже медленно погрузился в таинственную бездну.
– Вась, а Вась! – донеслись смешливые мальчишечьи голоса с соседних понтонов. – Ты чаво эт, кубыть*, оглоблю подцепил?
Василёк, пятясь на дрожащих в коленях ногах, лишь неуверенно помотал головой в ответ и без сил опустился на деревянный настил моста.
Несколько минут спустя, вытерев тыльной стороной ладони вспотевший лоб и подобрав бесполезный теперь нахлыст, он отправился домой, чтобы рассказать деду с бабкой о своём приключении.
Бабуля, варившая на керосинке противную манную кашу на завтрак, только руками всплеснула:
– Ой, та ты шо?! От така от риба? Эка орясина!*
А дед, закончив обязательную утреннюю зарядку, вошедшую у него в привычку за долгие годы службы, неторопливо умылся по пояс холодной водой и, растирая поджарое тело вафельным полотенцем, иронически спросил:
– Эт те, кубыть, ночью причудилось? Аль зараз* сочинил?
Василёк ничего не ответил своему идейно закалённому деду, которого, кстати, он очень в душе уважал за его героическое прошлое и несгибаемое настоящее.
Но поскольку взаимопонимание у них явно никак не налаживалось, он пошёл в сад, прислонился к старой, не политой им надысь яблоне, обнял её и горько заплакал от обиды…
А вдоволь поплакав, задумался на мгновение, мстительно усмехнулся, расстегнул ширинку и обильно оросил ствол дедовой гордости, восстановив таким манером психологический статус-кво.
Мужики крепко гуляли на Казанскую.
Пока их жёны прибирались в избах да истово целовали вынутые из сундука по случаю праздника иконки Божьей Матери, мужики собирались у правления колхоза и неторопливо скручивали цигарки из обрывков советских газет.
Часам эдак к девяти, когда июльское солнце уже не раз заставляло их протирать нещадно потевшие под праздничными фуражками головы, к правлению подтягивался колхозный пастух Барыш с гармошкой на ремне через плечо и бутылью мутной жидкости под мышкой.