– Леса надо поправить. Высота серьёзная, – ответил Григорий.
– Гриша, не беспокойся! Станичников подниму, всё сделаем, поправим, только скажи как! – затараторил отец Михаил. – Завтра и приступим.
Так-то оно так, но забыл батюшка, что июль – месяц полевой. Работных мужиков по пальцам пересчитать, а тут страда – куцы им за плотницкие новины браться. Бог милостив, подождёт!
День проходит, второй – нет плотников. Григорий занервничал. Задумка была – расписать храм благотворительно, без денег, по старой дружбе с отцом Михаилом. «Оно, конечно, – думал Гриша, – ежели отец захочет мзду художникам дать – примем с благодарностью. А нет – так и суда нет. Распишем во славу Божию, а наградой будет нам гостеприимство да хлебосольство казацкое. Однако поспешать надо: Москва долго ждать не будет: два заказа в работе. И оба такие, что срок как удавка на совести!»
Выходит, поправлять леса своими силами надо. Доски, гвозди есть, руки тоже есть, правда, к плотницкой работе не шибко подходящие. Молоток – инструмент серьёзный, не то что кисточка, тут думать надо! Что ж, надо, значит, надо. Помолясь, взялись за дело. Поправили лестницы, перестелили настилы, сделали ограждения. К вечеру третьего дня управились.
Поутру встали ранёхонько, выпили чайку с сухарями – и в храм. Отец Михаил уж там. Пропели Антония Оптинско-го о начале всякого дела – и за работу! Григорий с товарищами отправился на самый верх, а Полине поручил размечать орнамент на уровне храмовых окон, на третьем ярусе метрах в шести от пола. Поднялась девонька на леса, поглядела вниз, и дух её девичий от высоты занемог – голова кружится, колени ватные, в глазах слёзы. От слёз взгляд расплывается, всё вокруг ещё страшней становится. Что делать? Просидела Полина на корточках первую половину дня, не смея ни встать, ни приступить к разметке. Часов в двенадцать стали художники спускаться вниз. Спустился и Григорий. Видит: у дальнего окна кто-то ёжится в белом рабочем халатике. Подошёл поближе, рассмеялся!
– Ты что, Полинка? – Гриша поглядел на стену, не тронутую рисовальным угольком. – Много ль нарисовала, голубушка?
– Я… я… Вы простите меня, Григорий Борисович, я обязательно, я после обеда продолжу…
– Э нет, любезная Полина, продолжать бояться негоже!
Григорий перегнулся через перила и крикнул выходящим товарищам: