– Да, спасибо, ты не оставил мне шанса, – сорвалось с языка быстрее, чем успела подумать.
Он поднял на меня суровый взгляд:
– И что это за нервный припадок такой?
– Ты думаешь, у одного тебя было тяжелое детство?
– Расскажи, – вдруг попросил он.
Я замерла посередине номера, пока он не указал на место рядом с собой на диване. Хороший же знак, значит, наши договоренности в силе. Но от противоречий и нервов начинала болеть голова.
– Я жертва насилия, Мстислав… прости, забыла отчество…
– Что? – нахмурился он.
– Отчество за…
– Да к черту отчество, – перебил он меня, откладывая ноут на диван. – Говори.
– Мне было пятнадцать, когда урод-охранник в детдоме положил на меня глаз, правда, едва этот глаз не оставил мне на память… – Я нервно хихикнула и потянулась к кофе. – Но и мне теперь нехорошо, как видишь. – Я перевела на него взгляд и поспешила объяснить: – Ты просто очень похоже меня схватил. Когда такое происходит, мне становится плохо.
Не говорить же ему, что я вообще не переношу прикосновений чужих людей? То, что ему все сходят с рук – удивительно. Даже любопытно. Потому что тому же Роме, который старался изо всех сил, не сошло.
Я вдруг обнаружила, что совершенно спокойно вспомнила о Роме, без прежнего отзывчивого нытья за грудиной. А Багратов буравил меня тяжелым взглядом так, что стало страшно, что он там себе надумал. Я потянулась к булочке, когда он заговорил:
– Тебе стоило рассказать раньше. – Голос его охрип. – Я мог натворить непоправимого…
– Нет тут ничего непоправимого, – пожала плечами, – просто неприятно, да и ты… – я осторожно глянула на него, – растерялся…
– А что в таких случаях надо делать?
– Ну, душ, кстати, я раньше не пробовала, – я нервно рассмеялась. Он слабо улыбнулся, продолжая следить за мной своими черными глазами. – Давно не было…
– Довел я тебя, – усмехнулся он невесело.
– Что-то типа того, – кивнула настороженно. Спросить прямо, все ли в силе, боялась. Вдруг он еще колеблется? Не каждый мужчина может выдержать такой перфоманс от женщины, а тем более той, которая ему нахрен не нужна.
Хотя то, что сейчас происходило, я вообще не могла понять. Ему не все равно? Еще вчера он хладнокровно и со вкусом рушил наши с отцом жизни, а теперь так смотрит, будто правда переживает. А он может переживать?
С языка рвались колкости, раненное самолюбие требовало возмездия, но все это от безвыходности.