и сразу пошёл на дно, потому как не знаю брода,
но умоляю у смертного одра,
моя дорогая,
не оставляй меня никогда,
ты бежала прочь от Великого голода —
нас двоих обуяла великая жажда,
в потоках крови, лавы и оранжада
впереди открывались любви световые года.
Брызжа слюной, набросилась дикая похоть.
Наши дети с улыбкой уходят в последний поход,
чтоб свои молодые силы в лёгкие сельвы вдохнуть.
Кто сегодня откажется бросить камень?
Ты хоронишь меня своими руками,
зарывая всё глубже во влажное тело своё.
Я так часто стал путать тебя с войной,
над могилой моей райский ворон гнезда не совьёт.
Тебя же, подруга моя, бедолага,
на месте, увы, не линчуют
солдатня-пьянчуги,
поведут с балаганом
по разным странам,
на потеху долгоруким ресторанам.
Мохнатая Офелия,
Хулия Пастрана,
урчит в животах толстосумов вырезка филейная,
ты рвёшься в пампасы, к родным просторам,
но кругом только прутья решётки, на все четыре стороны.
Жизнь этой бабочки неоправданно долго длилась,
и ты упорхнёшь на свидание с космосом, Ремедиос.
Дождь перебирает чётки капель,
гложет сердце месяц-скальпель,
только жертву сожрав, вернётся Дионис.
Кричат крамольные ответы
горячие ветры,
в тяжёлой воде возбудили взвесь,
посбивали дремотную спесь,
лживую жирную слизь.
Мы с тобою – здесь и днесь,
это и есть наша жизнь.
Солнце не зря сочится из проржавевших небес,
потерявших свой первозданный блеск,
повисших ветхой эгидой над полем брани.
Многие грянулись оземь, сотни и тысячи
в потной сече,
с кем ты сейчас?
С Харландом или Берни?
Мир, стреноженный правильными играми,
хочешь – не хочешь, сгинет в огне,
мы на острой грани,
на выходе из гавани,
уже сегодня «Гранма» причалит в Гаване.
Весна расправит свои подвенечные перья.
Любовь рождается в пене, в кипении,
ей не нужно другого сырья,
кудлатые гребни,
как крохотные пигмеи,
рухнут пред нею,
падут на колени
на гигантские мостовые нашей Гибернии,
спавшие под асфальтом останки бренные
выйдут наружу цветами, едва их коснётся слеза.
Я прошепчу лепестками:
– Здравствуй, моя Элиза.