ты узнал, чего он хочет?
ты понял зачем он появляется здесь вновь и вновь?
что ты загадал? знаешь, что загадала я?
ты ведь не будешь говорить?
я не считаю что ты бесполезен
уведи его домой, если хочешь. он ни на что не способен
мне всегда недоставало тебя
раз все бестолку, нужно сжечь труп. я смогу его сжечь
Имаго. Этот мучительный момент абсолютной, предельной ясности в голове. Миг саморождения. Когда душа, плененная средь клети ребер и сомнений продирается к неведомому и самозабвенно отражает нечто недопустимое. Когда она полнится всецветным светом, живет, желает. Когда истонченные линии истинных дней наконец свиваются воедино и прокладывают путь к сокрытому за вуалью искореженному оправданию.
Птичник пришел в себя в тесных стенах собственного дома. Все его бледное лицо было покрыто испариной и слипшимися перьями. Широко раскрытые глаза уставились в пустоту. Входная дверь была распахнута настежь, впуская внутрь прохладные ветра этой длинной лунной ночи. Значит, прошло не так много времени с того момента, как Лама притащила его сюда. У него еще было время для того, чтобы не дать случиться непоправимому.
Старый дом впервые за все эти годы был беззвучен и пуст. Тишь окутала незанятые жерди, беспредметный сумрак заполонил брошенные кормушки, Все пробудившиеся от дремы птицы уже покинули тесные своды и заняли свои места в ожидании заветного финала. Переступив порог, Птичник увидел, как они заполонили собой все деревья на пути к деревенскому кладбищу, терпеливо предвкушая свой последний прощальный сон.
Дюжина шагов по знакомым улочкам, еще сотня по заросшей тропе что вела в сокрытое от взоров подлесье, где селяне веками прятали смерть. Сквозь перемежающиеся решетки ветвей уже можно было увидеть всполохи разгорающегося погребального пламени. Багровым сиянием своим огонь оскорблял безмятежный покой серебряной ночи. Птичник ускорился, хоть и в ослабших руках его тяжелело нечто, о чем он не имел права забыть.
Кладбищенский пустырь наконец предстал перед ним. Он увидел череду покосившихся деревянных надгробий, утопавших в ворохе листвы и гиблых сорняков. В центре медленно разгоралось ложе для сожжения, озаряя светом нераздельную троицу, копошившуюся неподалеку. Матиуш неумело пытался взгромоздить труп в цветастом костюме на уже разгорающийся одр, от чего аметистовые облачения мертвеца тлели, разлетаясь по поляне клочьями пепла.