О хулиганстве… Фокус был придуман такой: я никого не бил палкой по голове, не пытался, будто-бы случайно, обмочить кого-нибудь в сортире… Я использовал, смело можно сказать, артистический элемент: я подходил к какому-нибудь мальчику постарше, и ласково, дружелюбно, говорил ему ужасное, грузинское ругательство… Парень застывал, густо краснел, и заикаясь осведомлялся, знаю ли я, что я сказал?! Я делал вид, что не знаю, и просил объяснить, что такое я натворил… Парень тихо, недоверчиво объяснял, и внимательно всматривался в мои лживые глаза… Разумеется, я приходил в отчаяние, хватался за голову, извинялся, преувеличенно горячо, и меня прощали… Но после третьего «этюда», ко мне подошёл Гоги, и потребовал немедленно прекратить «эти идиотские игры».
– Побить могут! – сказал Гоги, потягивая изабеллу.
Эмма молчала, и смотрела в сторону моря. Улыбалась чему-то. Она всё поняла, конечно.
– Я, разумеется, не дам – сказал Гоги, – Но лучше ребят не раздражать. Они очень вспыльчивы. А в гневе страшны. Вон тот, (он указал на шестилетнего Тенгиза, что-то ковырявшего в песке лопаткой) одним ударом убивает взрослую, сильную божью коровку!
Мы засмеялись и пошли на баскетбольную площадку. Гоги там ждали. Он играл лучше всех. «Пока он будет там прыгать, я буду сидеть рядом с Эммой, и буду к ней прижиматься!» – страшно волнуясь, мечтал я. Я не любил баскетбола, я любил Эмму, море и вино. А Эмме нравился загорелый, ловкий Гоги. Вот такая коварная интрига подстерегла меня в «детском» санатории. Ужасно!
…Когда я уставал от людей, я уходил в сад. Длинные аллеи, розы в метр над головой, аромат, который валит с ног. Удивительно, почему я хожу здесь один? Где остальные ребята? Неужели они думают, что могут попасть в этот рай, когда им захочется? Я не понимал, как этот цветочный оазис может их совершенно не волновать?
Ну и прекрасно! Буду здесь царить в одиночку, мечтать о любви, о счастье… Как хорошо!
…А где-то Гоги и Эмма устраиваются на шёлковой травке в прохладной тени деревьев! О, ужас! Как это пережить?!
Вот показалась любимая полянка: розы жёлтые, синие и алые. Под одним из кустов, перемещаясь по саду, всегда видна необычайно широкая спина Чёрного Давида. Он ухаживает за розами, и целый день проводит в саду. Почему его зовут Чёрным, не знаю. Может быть, потому, что лицо и руки его загорели до черна. И одежда на нём всегда чёрного цвета. Говорят, он сумасшедший, обладает страшной физической силой. На меня он не обращает ни малейшего внимания. На вид ему лет 45. Он совершенно седой… Лицо его мужественно и красиво. Выражает оно всегда одно и то же: предельную сосредоточенность на своей работе.