Сет придерживал передо мной дверь. Он тоже шел из магазина – в руках пластиковые пакеты.
– Холодает, – сказал он. Его нос и мочки ушей порозовели, глаза слезились.
– Да-да, я даже подумывал доехать от 125‑й на такси.
Он кивнул, и мы немного постояли молча. Лифт подъехал, и мы вошли в кабину. Вышли на седьмом, и, пока шагали, шурша пластиковыми пакетами, по коридору, я спросил, по-прежнему ли они уезжают на выходные.
– О да, каждую неделю, но теперь, Джулиус, я один. В июне Карлы не стало, – сказал он. – Инфаркт.
Я остолбенел – краткое помутнение сознания, словно мне только что сообщили о чем-то совершенно невероятном.
– Примите мои соболезнования, – сказал я.
Он склонил голову, и мы пошли по коридору дальше. Я спросил, удалось ли ему взять небольшой академический отпуск.
– Нет-нет, – сказал он, – я бесперебойно продолжал учиться.
Я на одну секунду прикоснулся к его плечу и снова сказал, что соболезную, а он поблагодарил. Казалось, он испытывает смутную неловкость оттого, что невольно нарвался на мое запоздалое потрясение: то, что случилось, потрясло его до глубины души, но давно перестало быть новостью. Наши ключи звякнули, и он вошел в квартиру номер двадцать один, а я – в номер двадцать два. Я закрыл за собой дверь и услышал, что его дверь тоже закрылась. Я не стал включать свет. В комнате по соседству с моей умерла женщина – умерла по ту сторону стены, к которой я сейчас прислоняюсь, – а я ничего не знал. Ничего не знал все те недели, пока муж оплакивал ее, ничего не знал, когда шел в наушниках и приветственно кивал ему или когда в прачечной нашего дома выгружал белье, а он клал свое в стиральную машину. Мы не настолько близко знакомы, чтобы я взял за обычай спрашивать, как поживает Карла, и вообще заметил бы, что ее больше не видать. Это страшнее всего. Я не подметил ни ее отсутствия, ни перемен – а без перемен никак не обошлось – в его душевном состоянии. И даже теперь нельзя постучаться к Сету и обнять его или спросить о подробностях. Это была бы лишь имитация разговора по душам.
Наконец я включил свет и прошел вглубь квартиры. Вообразил, как Сет корпит над домашними заданиями по французскому и испанскому – спрягает глаголы, оттачивает переводы, зубрит списки слов, пишет сочинения на заданную тему. Убирая продукты в холодильник, я параллельно припоминал, когда именно он постучался с вопросом, играю ли я на гитаре. И в конце концов успокоился, решив, что это было еще до смерти его жены – не после. От вывода мне слегка полегчало, а это чувство почти сразу же вытеснил стыд. Но даже стыд отхлынул; отхлынул чересчур быстро, полагаю я теперь, когда задумываюсь об этом.