Я любила сидеть на бабушкиных коленях, пока она заплетает мои тёмные волосы в косу. Она всегда говорила, что я красивая, и я ей верила. Больше, чем кому-либо другому в этом мире. Сейчас я понимаю, что она единственная, кому стоило верить.
Помню наш аккуратный домик – выкрашенный в персиковый цвет, крыша с красным ободком и деревянные оконные рамы тёмно-зеленого цвета – краска трескалась под воздействием солнца и летних дождей, бралась пузырьками и надувалась, а мне нравилось драть её пальцами. Твердые пластинки попадали под ногти, иногда больно жалили, но, когда я нервничала, меня можно было отыскать лишь в одном месте – возле самого дальнего окна, в тени ореха, что раскидывал свои кривые ветви и бросал глумливые тени на выбеленные стены дома.
Бабушка любила печь яблочный пирог – мягкий и воздушный, сладкий, с легкой кислинкой, вынуждающий млеть от неповторимого фейерверка вкусов, сливающихся воедино и радующих каждый вкусовой рецептор. Пекла она его в сковороде, зажаренной и потемневшей, которая верно служила ей со временем молодости. Пирог вкусно паровал, а мне не хотелось ждать, маясь и представляя, какой он на вкус (я всегда это знала, просто все, о чем я могла думать на тот момент, это как вгрызться в его мягкость зубами, чувствуя, как зажаренная корочка приятно хрустит на зубах, а яблоки, мягкие, карамелизированные, превратившиеся в сладкую кашицу, тают на языке, обжигая его, но даже это боль из детства казалось нипочем, если сравнивать её с той, которую преподносит нам взрослая жизнь. Далеко не на блюдечке с голубой каёмочкой, как заботливая рука бабушки, а швыряя к ногам и лишая выбора. Можно избежать жизни, но боли в ней – никогда.
С беззаботного детства, когда я ощущала себя в безопасности, прошло слишком много времени, а я так и не научилась печь яблочный пирог: тесто получалось неживое, бездыханное, оно не говорило со мной через прикосновения, не «пищало» под натиском моих пальцев, я не чувствовала с ним взаимосвязь, какую чувствовала она; яблоки не имели привкус варенья, не карамелизировались и даже обжигали иначе. Приходилось стыдливо уничтожать «улики» до твоего возвращения с работой, чувствуя себя разочарованно и тоскливо.
Я сижу у моря, на том самом месте, которое было нашим. Стамбул постепенно начинает просыпаться – его басистый голос доносится отовсюду. Среди тринадцати миллионов человек, из которых состоит население одного из крупнейших и колоритных городов, наверное, я одна чувствую себя настолько одинокой. Тогда, когда мы жили в пятидесяти шагах от моря, все было иначе.