Почему в кавычках?
Так ведь не мной всё это сказано, здесь лишь эти всем известные аксиомы Сознания собраны воедино.
– Да много чего интересного говорит мой папа, – увлёкшись разговором, вытирает наконец она свои слёзы. – «Вот и Всё!», например.
– Кто этот Всё?.. – тут же выдаю давно мной усвоенное.
– Почему кто?.. – втягивается она в старинный диалог. – Всё – это не кто, это конец, конец всему!..
– Или начало… – перебиваю закономерно. – А что ещё ты помнишь? – сбиваю направление мысли, нарочито хмуря брови и отгоняя присущие нам всем тщеславные мыслишки.
Ну, в конце-то концов, не для того спросил, чтоб выяснить потерянность своих прошлых фантазий во времени, а чтоб понять во всём этом главное.
– «Здесь вам не тут», – выдаёт она, подозрительно следя за мной.
– Где… не здесь? – тут же парирую очевидным.
– Ту-у-ут!.. – дивясь моей осведомлённости, машинально тянет она, вытаращив глаза.
– Понятно! – отрезаю, не дав ей опомниться. – Что ещё?
– Ещё?.. – задумывается. – Что «…в на-ча-ле было…» – тянет по слогам.
– Слово? – подсказываю.
– Да! – радуется.
– «И Слово было у…» – продолжаю.
– Бога! – улыбается.
– «И слово было…» – улыбаюсь вместе ней.
– Жизнь, – радостно заливается она солнечным светом.
А и правда: почему б первым словом у зарождающегося по немыслимым человеку законам Сознанию не быть слову Жизнь.
Ведь и у Бога должна быть своя Колыбель, Мать!
Главное во Вселенной – это Жизнь!
– Бог, – смеясь, поправляю я.
– Бог и есть Жизнь, – легко парирует она чем-то новым, пока ещё неизвестным мне в нашем времени.
– Ну-у, – тяну, задумавшись, – видимо, да!
– А время – одна из форм проявления Жизни, Бога.
– Ну-у, – осторожно тяну, дивясь её уверенности, – возможно.
– Так ещё в ваше время утверждал академик Дмитрий Сергеевич Лихачёв, – серьёзнеет, – а после… и многие другие, и папа тоже.
– Да неужто ты читала Лихачёва? – смотрю с нескрываемым восхищением, боясь обидеть, поинтересовавшись возрастом.
– Нет, – огорчается, – не читала, папа не разрешил пока свой экземпляр дедушкиной книги брать, а с экрана читать я так и не научилась.
– Почему это не дал? – откровенно удивляюсь.
Там, в моей «Потерянной тетради», такого не было. Там всё ровно наоборот: ей была доступна вся домашняя библиотека, в которой каждый экземпляр печатных на хрупкой бумаге книг, уже много десятилетий не печатающихся в её время, считался по-своему единственным, эксклюзивным. Потому как каждый из них нёс в себе не только идеи с автора, но и уникальные мысли, а иногда настоящие откровения в качестве пометок на полях её читателей.