– Ох, тошнёшеньки! – восклицает она, увидев наконец своё отражение в зеркале за моей спиной.
Поистине, говорю: ВСЁ будет к ЛУЧШЕМУ!
И правда, глянь-ка, как уже всё живое на Земле с началом эпидемии… ожило, задвигалось, заиграло.
Всё к лучшему!
Рыба вернулась в каналы Венеции.
Всё к лучшему!
Вода в реках больших городов и внутренних морей заиграла прежней чистотой и синевой, в белых бурунах волн у берегов Ялты вновь прыгают дельфины, а в Лебяжью канавку Питера заплыли белые лебеди.
Всё к лучшему!
Значительно уменьшилась озоновая дыра над Антарктидой, воздух очистился от приевшегося всем нам запаха дыма и смога.
Всё к лучшему!
Считающие себя некоторые из нас особыми… умолкли, беспомощно разжав кулачищи, и, сняв палец со спускового курка, сменили свой циничный мёртвый оскал хозяина жизни на живую смущённую улыбку доброго гостя Её, нашей поистине живой гостеприимной Земли-матушки.
Всё к лучшему, господа, всё ТЕПЕРЬ будет… к лучшему!
– …Не пугайся. По-жа-луй-ста, не пу-гай-ся, – сам до смерти перепугавшись её реакцией на давно мне очевидное, шепчу по слогам в её распахнутые от ужаса глаза, прикрывая собой зеркало.
– Кто? Кто это… там? – шепчет она в ответ, пытаясь то слева, то справа заглянуть из-за моего плеча в манящее её стекло.
– Подожди!.. Подожди же, – держу её двумя руками за плечи, фокусируя взгляд на себе. – Честно, говоря, я пока этого и сам не знаю…
Боже ж ты мой, всё-таки, всё-таки – откуда ж мне так знакомо это удивительное и… даже, кажется, родное лицо? Где раньше (может быть, даже и давно) мог я его видеть? Впрочем, нет! Я его никогда прежде не видел. Никогда. Но тогда почему тогда оно мне так знакомо… близко? Что или кого напоминает оно мне?
– …Но обязательно, слышишь, обязательно и очень скоро узнаю это, – почти кричу ей, легонько встряхивая. – Ты только… не пугайся, очень тебя прошу, не пугайся, потому как всё это, что произошло, происходит с тобой, не должно тебя так беспокоить, для тебя это совершенно неважно…
Впрочем, нет, пожалуй, лукавлю – это-то как раз важно, очень важно!
Это ТЕПЕРЬ главное.
Нужно обязательно как-то объяснить (прежде всего, самому себе) этот удивительный феномен её очевидного омоложения при движении в нашем настоящем. Причём она не просто стала заметно младше тех её шестнадцати лет, а младше ровно настолько, насколько старше стал сам объект, через который она вошла в наше время, наша дочь.