Ей уже давно пора было писать мемуары, потому что за спиной была хуча туева лет. И надо было успеть написать, потому что скоро будет уже поздно – не останется сил, ни моральных, ни физических. Правда, старухой она себя совсем не чувствовала. До такой степени не чувствовала, что иногда по ночам ей очень хотелось присутствия рядом молодого мужичка. Но не абы какого, а вполне определённого…
В мемуарах обычно перво-наперво упоминают детство. Ну, детство было как детство, ничего особенного. И практически до совершеннолетия жизнь её была ничем не примечательная. Зато потом! Ой, потом началось такое… А всё потому, что бабушка твердила ей чуть не каждый день, что она необыкновенная, ребёнок с разными талантами и дарованиями, и поэтому должна и обязана учиться лучше всех и потом стать этим самым профессором или даже академиком.
Сейчас смешно вспоминать такое, а бабушка говорила это на полном серьёзе. Вот так и портят детей. Потом у них на всю жизнь в душе застревает мысль, что они – гении, с которыми несправедливо обошлись. И чем же ещё заниматься по ночам, как не писать? Ведь мужичка-то под боком не было! И с некоторых пор началась старческая бессонница. Но это было ещё только начало. Было страшно даже заглядывать в ближайшее будущее…
И всё чаще стали сниться странные сны. В них – очень много людей, буквально тысячи, а может даже миллионы, и она напрасно искала там своих умерших близких. Она так понимала – это ей показывали тот свет. Готовили, так сказать…
И вообще, это занятие – когда пытаешься что-то сформулировать про свою жизнь – это и есть психотерапия. Потому что она никогда бы не пошла к какому-то чужому человеку, да ещё за деньги (которых, кстати, у неё не было вообще), рассказывать про свои проблемы. Вот такая она была стеснительная, как оказалось. Впрочем, и когда писала, она не больно-то собиралась откровенничать, хотя вполне могла написать про себя чёрт знает что – всё равно ведь никто читать не будет. Но она считала, что вполне достаточно только надводной части айсберга.
Когда она видела, как изощряются другие в своём неприкрытом духовном эксгибиционизме и желании выпендриться, ей становилось противно. Одна деревенская сплетница обозвала её писанину «пасквилем» (слово-то какое знала, надо же!). Она обиделась и прекратила с ней всякое общение. И многие другие, кто её читал, считали, что она пишет одну чернуху, то есть несправедливо очерняет действительность.