У меня закружилась голова, а Талон обратился к стоявшей рядом монахине:
– Добрая сестра?
Ифе открыла ларец, из которого достала фигурную серебряную трубку, выполненную в форме Наэль, ангела благости: сложенные ладони образовали чашечку, в которую Талон отсыпал щепотку санктуса.
– Итак, чудовище, что обрюхатило твою мамашу, принадлежало к одному из этих четырех кланов. И тебе передался его дар крови, пусть и жиденький. Помнишь, как начал проявлять какие-нибудь странные способности? Ребенком тебя не тянуло к животным? Не получалось делать так, чтобы всегда выходило по-твоему? Или, может, ты заранее знал, что скажут другие?
Я прикусил губу.
– Моя сестра Амели… Ее убил холоднокровка, и она вернулась домой порченой. Я сражался с ней голыми руками.
– Хм-м-м… – Талон кивнул. – Возможно, ты из Дивоков. Та же проклятая кровь течет в жилах нашего настоятеля. Отлично. С этого и начнем.
Я обернулся, и Халид кивнул мне с трибуны. От мысли, что я из одного с ним рода, у меня внутри снова все затрепетало.
Талон трижды ударил о плиты палкой. Заскрипел, смещаясь, промасленный камень, и в центре звезды открылся люк.
К нам на цоколе из темного гранита поднимался тот самый порченый, которого Серорук привез в монастырь из Лорсона. Его серая, покрытая пятнами кожа напоминала пустошь, рот – усеянную лезвиями яму. Он был прикован к полу серебряной цепью, от прикосновения которой шипела и дымилась его плоть. Взглянув в пустые глаза порченого, я будто снова перенесся в тот день, когда домой вернулась сестра.
Открылись и другие секции семиконечной звезды, и на цоколях из них поднялась свора бойцовых волкособов; их тоже крепко держали стальные цепи. Твари заходились бешеным лаем на порченого в центре звезды, но чудовище смотрело только на меня полными бесконечного голода глазами.
Талон поднес к моим губам серебряную трубку с длинным мундштуком.
– Затянись поглубже, – посоветовал он. – Как святая Мишон собрала кровь Спасителя с колеса и обернула грех его смертоубийства на благо святого Божьего промысла, так и мы оборачиваем на благо собственный грех. В величайших ужасах закаляются величайшие герои.
Все еще в нерешительности я посмотрел на наставника, затем на сестру Ифе. Она взглянула на меня ярко-голубыми глазами и прошептала из-за вуали те же слова, которые сказал мне Серорук: