Все было привычно и уютно до той степени, когда хочется стоять вот так, не двигаясь, вечно… и слушать. Сразу видно – мир. В бою быстро отучаешься вслушиваться, там заслуживает внимания только то, что сумело прорваться сквозь общий гам и лязг схватки. Ему тут же поневоле пришло в голову несколько таких вариантов, что тело само собой приняло боевую стойку, а латы заурчали, запели, довольные подвернувшейся возможностью показать свою мощь. В воздухе вокруг него полыхнуло голубое сияние…
И тут же мгновенно погасло.
Пожав плечами, он смущенно хмыкнул. «Надо избавляться от этих привычек». Да, надо, здесь подобное художество просто ни к чему, а в бою… Если правду ему сказали, так тот бой, куда он попадет потом, будет совершенно другой. Не то что бы другое место или время, ведь даже товарищи, ежели кто не погибнет или не уйдет по другой причине, останутся те же. Штука тут тонкая… Дело в том, что бой – не место, это процесс. А каким образом твое сознание его воспринимает, это уж как Бог на душу положит. В другой раз эти все штучки так и так не пригодятся.
«Проклятое перемирие». Он в миру.
Мысль эта, давно уж знакомая разуму, наконец достигла той пропасти, куда спряталась его исстрадавшаяся душа, где сжалась в комок, не ведая просвета в своем существовании. После стольких лет она оттаивала очень медленно. Он в миру. Он чувствует тишину, спокойствие, патриархальность и безопасность этого серого от дождя городка. Душа оттаивала, от этого хотелось петь, танцевать, скинуть осточертевшую амуницию на ледяную до зубовной дроби землю, слушать тишину, видеть покой, ощущать степенность мира.
Рука в каком-то невероятном восторге вдруг вскинулась к плечу, и тут же тлеющий едва-едва костерок полыхнул, ударил в набрякшие тучами небеса снопом искр. Сырые сучья яростно затрещали, даря то, чего не мог выразить он – била неуемная энергия радости, которую необходимо было исторгнуть сейчас.
Мир был чересчур тихим местом для сильных эмоций. Здесь люди наслаждаются покоем, тишиной, миром… ненавистным перемирием.
Он почувствовал, что уже почти вживается в мир, перестает люто ненавидеть это слово. Так было хорошо, так прекрасен был накрапывающий дождик, так великолепен нестройный звон неразличимой колокольни, так милы серые стены зданий…
Дети смотрели на него, тихо сбившись в кучу, сцепив кулаки под подбородком, смотрели жалобными взглядами бездомных котят, которым вместо обещанного молока налили в блюдце клея. Это была глупая шутка, говорили их глаза, у некоторых даже стали наворачиваться слезы обиды. Младшие шмыгали носами и тихо прятались за спины старших, а те, в свою очередь, старались стерпеть, чтобы потом самим обидно не было, что взрослый одержал над ними верх.