Волосы его были темные, почти черные, и непокорные. На подбородке и щеках темнела тень щетины, точно ему было недосуг бриться, но самыми притягательными были глаза. Темные, они казались угольками, но Женевьева знала, что настоящий их цвет – неразбавленного кофе. И смотрел он на нее так, точно единственный из всех видел ее целиком, даже те части, что она научилась тщательно скрывать от других.
Именно таким ей представлялся дьявол-искуситель. Рядом с ним она чувствовала себя сильной, умной и красивой – даже смелой. Благодаря ему Женевьева впервые начала ощущать себя так, точно у нее нет секретов ни от кого и что ей нет необходимости что-то скрывать. Что ж, она открылась ему, а он использовал это знание против нее. Заставил ее влюбиться в него, довериться ему – и украл «Звезду Райли», не мучаясь угрызениями совести.
– Соседи начнут сплетничать, если ты так и будешь держать меня на пороге, Дженни, – произнес Финн.
– Не называй меня так, – вспыхнула Женевьева, тем не менее отступая назад.
Финн вошел следом и остановился перед ней. На долю секунды девушке показалось, что он сейчас прикоснется к ней, но Финн лишь склонил голову и улыбнулся своей озорной улыбкой, от нее у Женевьевы всегда что-то ёкало в груди и оставалось лишь одно желание – остаться перед ним обнаженной и дрожащей от возбуждения.
Рассердившись на себя, она отошла и остановилась посреди гостиной, скрестив руки на груди.
– Не знаю, на что ты надеешься, Финн, но у тебя ничего не выйдет.
– Всего лишь познакомиться с сыном. А ты хорошо выглядишь, Дженни.
Женевьева покачала головой:
– Мы оба знаем, что ты работаешь иначе, так что прекрати притворяться. Я еще не разгадала твоих намерений, но сделаю это. И если ты не в курсе – хотя это вряд ли, – у меня больше нет доступа к имуществу Райли, включая драгоценности, бизнес и предметы искусства.
– Я знаю. Иначе зачем, ты думаешь, я прислал тебе чек?
– Кстати, могу отдать тебе кусочки. И учти, лесть не поможет. Мы оба знаем, что все твои красивые слова – пустышки. Не трать время попусту.
На миг лицо Финна застыло, на губах появилась какая-то неестественная упрямая ухмылка, которую Женевьева не видела раньше.
– Я всегда говорю то, что думаю, и все, что когда-либо говорил тебе, было абсолютно искренне. Может, я и натворил прилично всякого, но во лжи меня нельзя обвинить.