Впрочем, как бы я ни пыжился, все эти причиндалы и телодвижения сильно помогают в том, что касается крупнокалиберной магии: они позволяют не следить за уймой мелких деталей, которые в противном случае пришлось бы держать в голове. По большей части я не задумываюсь над визуализацией – я занимаюсь этими штуками так давно, что это уже у меня в крови. Все это хорошо для несложных работ, когда от меня требуется сохранять концентрацию на протяжении нескольких секунд, но для более долгого заклинания и точности требуется на порядок больше. На то, чтобы исполнить получасовой ритуал без посторонней помощи, у меня маловато умственной дисциплины, и хотя более опытные чародеи способны на такое, мало кто из них осмеливается это проделывать, когда того же самого можно добиться более надежными, простыми и безопасными способами.
Я принялся собирать все необходимое для ритуала, начиная со стихий. Серебряный кубок, в который я налил вина, обозначал воду. Полый шар размером с мой кулак, в глубине которого переливались лиловые и зеленые сполохи, – землю. Огонь олицетворялся изготовленной фэйри свечой из чистого пчелиного воска с фитилем из гривы единорога. Воздух – два ястребиных пера, точь-в-точь настоящие, только из чистого золота; такие можно купить в одной-единственной лавке в Норвегии, смертному владельцу которой их поставляют напрямую изготовившие их кобольды. А в качестве пятой, духовной стихии сошел амулет моей матери, серебряная пентаграмма.
Следом за этим я занялся реквизитом, призванным обострять чувства. Благовония для обоняния, свежий виноград для вкуса. Осязанию служил трехдюймовый квадратик, одна поверхность которого была шелковой, а другая – из наждачной бумаги. Довольно крупный опал в серебряной оправе переливался всеми цветами радуги, поддерживая ту часть заклинания, что связана со зрением. А для звука я приготовил старый добрый камертон, чтобы щелкнуть по нему в нужный момент.
Разумом, телом и сердцем я занялся в последнюю очередь. Как обычно, в качестве символа разума я выложил складной армейский нож – свой старый, так сказать, ритуальный стилет. Несколько капель моей крови на чистом белом платке символизировали мое физическое тело. Для сердца я положил в чехол из серебристо-белого шелка несколько фотографий тех, кто мне дорог: моих родителей, Сьюзен, Мёрфи, Томаса, Мыша и Мистера – серого кота, точнее тридцатифунтового самца пумы, в описываемый момент ушедшего в загул. Подумав, я добавил фотографии Майкла и его семьи.