Вытащи свой нож, Рэдмонд, черкани ублюдка по горлу!
– Отпадное заведение, Рэд, без вопросов. Но хлеб… хлеб… Ну ты че? – удивился ублюдок, удаляясь в глубину зала под руку с хозяином. – Ты ведь в курсе, что мякиш забивает кишечник? Пытка хлебом и водой вовсе не про то, что чувак скопытится от голода…
Ленни ворвался в сортир, сбросил шляпу и блеванул над первым же писсуаром. Его рвало. Он кашлял, хрипел, переводил дух, и его снова рвало. До рези в животе, до тянущей боли под яйцами. Еще минут десять он стоял согнувшись, наблюдая, как с песочного санфаянса стекает болотная жижа. Ему вспомнились узкие пляжи Парк-пойнта, когда после урагана их забрасывает озерной требухой. А потом вонь наконец ударила в ноздри, и он шарахнулся назад, больно врезавшись в кабинку.
Он долго умывался. Забудь об этом. Холодные капли стекали за ворот трексы. Просто выкини это из головы. За дверью раздавались бряцанье посуды и смех. Где-то там бродит его мертвец. Думай о чем угодно. Ну и рожа у тебя приятель. Глянь только на себя. Сам будто бы подох, а? И как ты дошел до такой жизни…
Маршрут, который проделал интеллект Ленни от злачного переулка до заговора травоедов, еще недавно вызывал у него гордость. «А теперь ты блюешь над писсуаром в веганской тошниловке», – вставил внутренний голос, уже не похожий на голос Донни.
– Все умирают. Даже призраки в голове, – мрачно сказал Ширес. Он сидел, как тогда, в офисе, но был промокшим до нитки, будто бы сам свалился в колодец. Вокруг него клубилась чернота, холодная и пустая.
– Да пошел ты! – огрызнулся Кравитц. Примерно последнее, чего ему не доставало, это галлюцинация с этим мудаком в главной роли.
– Девчонка из полиции была права. Даже с бумагами Стегманна твой пасьянс не слишком сходился.
Были еще заметки Алхимика с узким столбцом у самого края: «Зелье Особое, 1 пт».
– Да, – отозвалось из глубины, – «Райские поля», я и забыл.
Райские поля горели – Ленни был там. Вырываясь из чердачных дыр, языки огня тянулись к чернильному небу, словно пытались сожрать ночь.
– И что сделал ты?
– Достал записи.
Красные тетради и тяжелый том с обугленным полумесяцем уголком.
– Всего-то? У нас бы был весь архив Добринского, если бы кто-то не полез наперед старикана.
– Нет никаких нас! – рявкнул Кравитц и вздрогнул, когда эхо отразилось от кафельных плит.