– Ну… раз так, – растерянно протянула та, – наверное, её не нужно беспокоить. Пусть поправляется.
Выпустив наконец руку господина Надо, Ция направилась к столу, но на полпути остановилась, оглядела собравшихся и с новым воодушевлением затараторила:
– А может, тогда её как-нибудь поддержать? Ну там, передать коробочку любимых конфет. Вени очень обрадуется!
Логика, проводив меланхоличным взглядом струйку дыма, сделала новую затяжку. Мастер нахмурился и озабоченно почесал затылок. А господин Надо еле сдержался, чтобы не заскрежетать зубами.
– Леди Эмоция, это всё очень мило и трогательно, и леди Вени, конечно же, оценит такую заботу, – с лёгкой улыбкой произнёс элегантный господин средних лет, вольготно развалившийся на мягком диване. Внешность господин имел аристократическую, а вид – совершенно скучающий. – Но не кажется ли вам, что подобными делами нужно заниматься в нерабочее время?
В его голосе, мягком и глубоком, явственно звучали нотки иронии, но к кому она относилась – к Эмоции или к нему – Надо так и не понял. В любом случае, брюнетку это урезонило.
– Да, Эт, вы правы, – Эмоция шмыгнула носом и смущённо потупила глаза. – Что-то я… переволновалась. Извините…
Когда она уселась на диван, выказывая всем своим видом искреннее раскаяние, все взоры снова обратились к господину Надо. Тот откашлялся и продолжил, будто его и не прерывали:
– Так вот, пока госпожа Вдохновение болеет, с вами буду работать я. И давайте уже приступать, – Надо оглядел своих коллег. – Для начала мне необходимо войти в курс дела. Кто-нибудь, позовите, пожалуйста…
– А никого и не нужно звать, – раздался из-за спины старческий, но довольно бодрый голос. – Вот он я.
Господин Надо обернулся, да так и застыл с открытым ртом.
В комнату, подволакивая одну ногу, вошёл пожилой господин. При взгляде на него как-то сами собой вспоминались строки из детской песенки: жил на свете человек – скрюченные ножки, и гулял он целый век по скрюченной дорожке. Скрюченным у господина было всё: и ноги, и руки, и пальцы, и позвоночник, и даже нос. Рот растягивала вроде бы добродушная, но какая-то уж очень кривая улыбка. Глаза (один – угольно-чёрный, второй – небесно-голубой) смотрели в разные стороны, что придавало лицу дикое, сумасшедшее выражение. Волосы – кудрявые и безумно запутанные – делали голову похожей на одуванчик. Одет же господин был в пёстрый расшитый золотой нитью камзол 18 века, ботинки от Феррагамо и китайские джинсы, из-под которых кокетливо выглядывали фиолетовые носки. Под камзолом виднелись штуки три мужских сорочек, одна туника и даже косоворотка, а ещё рукоять старинного револьвера. Голову венчал классический цилиндр. В одной руке господин нёс взъерошенного петуха, во второй – маленького тигрёнка. Обвившись вокруг шеи изящным кольцом, на плечах возлежал удав и задумчиво поглядывал на шляпу господина, где прямо на полях обосновалась целая семейка мышей. Сам же цилиндр чуть подрагивал и приподнимался, и оттуда высовывалась то белая лапа, то длинное ухо, то любопытный нос.