Когда обратный автобус оставил освещенные улицы большого города и нырнул в степную темень, Егора снова охватила тоска и вспомнилась дорога после той прощальной встречи с мамой. Вот бы она сейчас обрадовалась! Глядя в темноту за стеклом, он прошептал:
– Мама, ты же видишь? Я стараюсь! Я тебя не подвожу!
Выйдя из автобуса, Антон Васильевич предложил проводить Егора домой, но тот вежливо поблагодарил и заверил, что хорошо знает дорогу.
– Спасибо, не волнуйтесь, я правда доберусь, – повторил он, видя нерешительность провожатого. И, засунув грамоту под пальтишко, прижимая ее рукой, чтоб ненароком не выпала, побежал, представляя, как удивится отец, если будет не слишком пьяным.
К вечеру мороз здорово окреп и жег щеки. Дворы и улочки были засыпаны рыхлым, белеющим в темноте снегом, а в безоблачном черном небе мерцали холодные колючие звезды.
Дом встретил Егора слепыми темными окнами. Как все-таки отличается темный дом от того, в котором светится хотя бы одно окошко! Настроение сразу упало. Во дворе под ноги радостно кинулся их маленький беспородный пес Дозорка, вертясь и яростно колотя хвостом. Егор нащупал в темноте под крылечком ключ и, поднявшись по ступенькам, потянулся к неясно черневшему на двери навесному «амбарному» замку.
И тут что-то огромное, черное и страшное зашевелилось прямо у его ног. Мальчишка не просто испугался – его вдруг разом перенесло из реального мира в какой-то другой, фантастический, полный леденящего ужаса. Дыхание остановилось, и тысячи иголочек мягко вонзились в тело со всех сторон, лишая сил.
– Фу, Дозорка, фу! – заплетающийся пьяный голос отца вернул Егора в реальность. Огромное ночное чудище во тьме мигом схлопнулось, приняв вид набравшегося в стельку родителя, который лежал поперек крыльца под самой дверью, неуклюже отмахиваясь от собаки, лижущей его лицо.
Егор отпер замок, кое-как втащил отца в дом и сел, не раздеваясь, держа в руках примятую грамоту. Он чувствовал: вот-вот – и расплачется. Снова сунув грамоту под пальто, он поднялся, вышел на крыльцо к суетящемуся Дозорке и прикрыл за собой дверь. Ноги сами понесли его к дому Пшеничных, окошки которого светились теплом в ледяной бесприютности зимнего вечера.