Стук в сенях громкие мужские голоса, отряхивают снег с валенок, входят.
– Мать, ты где? Спишь еще что ли? Гриша приехал.
Потом куда-то в сторону: – Да, разденься ты, не неси в избу холод, мать с девочками застудишь.
Сонную истому снимает, как рукой. Мария вскакивает, запахивает на себе платье, и, стараясь не разбудить малышку, аккуратно перекатывает ее на печь, под бок старшей дочери. Бросается на шею сыну, обнимает, целует глаза. Не прошеные слезы катятся по лицу.
– Слава Богу, свиделись. А Лиза, Маруся?
– Потом, мам, позже, с ними все хорошо. – Кто?– взгляд на печь
.– Опять девка? Хоть бы эту Бог прибрал.
– Ш – ш-ш. Ты что сынок?
Легко передвигаясь в тесном пространстве, Мария накрывает на стол, прислушиваясь к неспешному разговору мужчин.
– Куда, теперь, тятечка?
– На Урал, Терентий обещал новый паспорт справить. К лету Надюшка подрастет, Настя окрепнет, заберу их, Манишке дело к школе, сейчас говорят, учиться всех обязывают. Она вон все лекарем мечтает стать. Амбулатория – любимое место в деревне.
– Ну, девочки спускайтесь с печи, здоровайтесь с братом, завтракать будем.
Маня аккуратно отодвигается от сопящего комочка и замирает в нерешительности, с опаской глядит на незнакомого брата. Черноглазая Настя бойко спрыгивает с печи и крепко обнимает брата за шею. Она еще помнит их совместные веселые игры. Григорий отстраняет от себя одиннадцатилетнюю сестру, целуя и любуясь одновременно, приговаривает: «Красавица стала, совсем невеста».
– Ну, беги скорей сюда,– Григорий распахивает широкие объятия.
Взглянув на мать, Манефа сначала несмело, а потом будто против своей воли шагает на встречу и вот уже она в крепких руках. Колючая щека, вкусный запах свежести, мороза и чего-то родного.
Сели за импровизированный стол, прямо у окна.
– Хорошо, что выходной,– сказал отец.– Хоть своей семьей побудем.
На обед все вкусное, как любила Манефа. Щи, картошка в котелочке, чай и пирог с сушеными ягодами. Дети едят, молча, прихлебывая суп из общей тарелки. Отец уже подвигал на середину стола картофель и тянулся за солью.
–Иван, опять ты солишь?– услышала Маня голос матери.
–Да я под свой бок.
– Свой бок…
Григорий, молча, улыбался, глядя на родителей. « Дома»,– пронеслось у него в голове, неужели, дома?
Он аккуратно, изучал родителей. Не постарели, не изменились, за это тяжелое время. Наоборот, укрепились и стали ближе друг к другу. Взгляд Гриши скользнул вновь по стройной фигуре матери. В свои сорок с лишним лет, выглядела она еще моложаво красивой. Белая, гладкая кожа, убранные под косынку волосы, живые блестящие глаза, полные любви и жизни.