– Я сейчас докурю и пойду, – хмыкнул некромант и посмотрел на Луну, спрятавшуюся среди туч. – А ты оставайся. Ешь лягушек, червей, потому как к пище людей у тебя отвращение, пей из грязной лужи, пока не сдохнешь снова. А мне некогда сопли нежити подтирать. У самого дел по горло.
И с решительным видом, вытряхнув пепел из трубки на землю, да растерев её носком кожаного сапога, старик поднялся и взял заплечную сумку.
– Ты и при жизни, видать, бесполезной куклой была.
Лицо Миджины горело, как от звонких пощёчин. Ей вспомнилось, как нянька отвешивала ей их в детской за малейшее непослушание, пока не видят родители. В глазах дородной женщины Миджина с детства видела лишь ненависть, а когда та истощалась – пустоту.
У няньки забрали её дитя, чтобы она выкормила дочь купчихи, и то померло от голода где-то в дальней деревни у родичей.
Те, наверное, не шибко и следили. Своих ртов навалом. Жизнь в Лесном краю жестока и коротка. Но не у всех.
– Погодите! – Миджина так громко вскрикнула, видя, что некромант уходит, что даже пошатнулась. А вороны на деревьях разом замолкли. Тишина стала почти могильной. – Я хочу с вами.
Некромант ничего не ответил. Повернулся, снова посмотрел на небо, на котором вновь царственно выплыла полная Луна, и махнул рукой. Миджина, подобрав юбки светлого платья, богатого, украшенного кружевами и жемчугом, припустила следом.
Она старалась смотреть под ноги, чтобы не упасть ненароком. Силы пока не вернулись, девушка чувствовала себя куклой на тонких ниточках, которые вверху кто-то основательно перепутал, и теперь размалёванная деревяшка не могла и шагу ступить, чтобы не вызвать со стороны взрыв смеха своей неуклюжестью.
Только Миджине было не до смеха. Но это ничего, домин де Торес, его имя она запомнила так чётко, что сама себе удивлялась, поможет.
Раньше память на имена и посторонние лица у Миджины была плохой.
Да и зачем купеческой дочери все эти посторонние?! Мужа запомнит, и ладно! А у того приказчик будет, чтобы всех по именам переписывать!
Миджина вздохнула. Как там эти люди, которых она почти не помнила, без неё? Плачут? Она ведь замуж должна была выйти!
Остаётся только вздыхать и привыкать к компании грубого и опасного человека. А там она подумает и решит, что к чему и зачем!
Добраться бы до жилья людей. До зеркала. Почему-то Миджина была уверена, что раньше слыла красавицей. Огненной «фрамусет», что на едином наречии означало «белолицая красавица». Миджина вспомнила, как любила смотреть на себя в серебряное стекло, которое отец выменял у восточных торговцев.