Не понимаю, кто из нас стонет – вообще уже перестаю что-либо понимать, когда Крымский кусает мою нижнюю губу, и солоноватый привкус на языке впервые за прошедшие полгода не пугает и не вызывает тошноту.
Артур грубый и жадный, яростный и злой, невероятно горячий и обжигающе ледяной – сумасшедшая гремучая смесь, но в его руках я впервые забываю, каково было мне тогда. И кровь больше не ассоциируется с болью. Иногда она может быть и частью наслаждения.
“Вытрахай себя из меня”, – вспыхивает в голове, и кажется снова слышу это наяву.
– Артур, – выкрикиваю на грани ультразвука, ловлю губами воздух, как лишённая кислорода рыба, бьюсь в его руках, а он тянет ворот моего платья вниз, рвёт его по шву и добирается наконец-то до груди. Но не трогает её, не целует, да и освободить от белья не торопится. Просто смотрит.
– Такая светлая кожа, – бормочет, и в тоне столько предвестников порока, обещаний утянуть на самое дно, что во рту пересыхает.
Соски такие твёрдые, как камушки, они царапаются о нежное ещё недавно кружево, требуют внимания, и я ёрзаю и тихо стону.
Мне отчаянно мало взглядов.
И Крымский чувствует мои позывы, безмолвные намёки: сдавленно матерится, сминая мою грудь, а на шее снова жгучий поцелуй-укус. Моё платье изодрано, грудь под кружевом бюстгальтера настолько чувствительная, что каждое прикосновение к ней Артура отзывается сладкой судорогой внизу живота. Прикосновение и следом разряд тока. И так раз за разом.
– Идеально ложится в ладонь, – усмехается и вгрызается в мой рот болезненным, но таким необходимым поцелуем.
Мы рвём друг друга на части, пожираем, как голодные звери, а я снова мокрая – так бывает всякий раз, когда Крымский касается меня. И это пугает, потому что никогда раньше не жаждала так остро ощутить внутри себя мужской член. Ни разу, ни с кем.
Всё, что происходит между нами сейчас, всё, что происходило до – сладкая мука и яростный огонь, сжигающий нас дотла.
Нежность на грани боли и наслаждение за чертой реальности. Этого слишком много для меня, но и меньшего мне недостаточно.