***
Ольга была рада оказаться в одиночной камере. Наконец-то долгожданная тишина. Если бы ее постоянно не дергали на бесконечные допросы и экспертизы, было бы вообще хорошо. Нет, конечно, ей не хватало нормального душа, телефона и свежей одежды, но сейчас без всего этого можно обойтись. Главное – она одна. Расчесывая пальцами свои длинные волосы, она думала о девочках. Об Ире и Маше. Она надеялась, что о них мало-мальски заботятся. Особенно об Иришке. Она была самой уязвимой из них троих. Сейчас Ольга ругала себя за то, что младшая сестра оказалась здесь с ними. Когда они разбирались с отцом, Иру надо заставить уйти куда-нибудь из дома. И ей бы не пришлось проходить через все это. Но она настояла на своем. Мол «один за всех и все за одного». Идиотский старый фильм. И фраза идиотская. Не надо было смотреть его с девочками. Лучше бы включила им «Том и Джерри» или еще какую-нибудь фигню и не было бы этих дурацких разговоров о благородстве и единстве. «Когда твой друг в крови…» и все прочее. Иришка обожала смотреть «Трех мушкетеров», ни один диснеевский мультик не вызывал в ней столько восхищения, как история о четырех друзьях и Леди Винтер. Она даже упросила отца купить книгу. Хотя в чем он никогда им не отказывал, так это в книгах. Главное, чтобы они были в одобренном им списке. Кстати, по иронии судьбы «мушкетеров», в списке не было. Поэтому, пока Ира не сказала, что фильм – это экранизация романа Дюма, отец об этом не знал. А он не любил чего-то не знать, особенно, когда ему прямо на это указывали. В тот вечер Иришка отделалась огромным синяком на пол-лица, зато потом ходила довольная, не выпуская книгу из рук. А Ольга в очередной раз винила себя в том, что не смогла предотвратить новый синяк у сестры. Ее сердце всегда болело за Иру. Она была самой младшей из них троих и, несмотря на это, от отца ей доставалась не меньше, чем им с Машей. Но, если они уже привыкли к тому порядку вещей, то для Иры это так и не стало частью жизни. Каждый раз, когда отец поднимал на нее руку, она широко раскрывала глаза от удивления, а потом долго плакала и поминутно восстанавливала события, пытаясь понять причину жестокости на этот раз. Как правило, она винила себя и уже через пару дней она бросалась отцу на шею и все время говорила ему, как она его любит. И это не было притворством. Она действительно его любила и верила его методам, которые он сам называл «достойным воспитанием». Ольга всегда считала, что Иришка не от мира сего, она была совершенно на них не похожа. Ее реакция на слова или поступки других людей всегда отличалась от реакции старших сестер. Казалось, что у нее был свой мир, в котором она находила убежище от реальности. И на других людей она тоже смотрела сквозь призму этого «мира». И Ольга невольно делала все для того, чтобы уберечь Иру и ее собственный купол от окружающей их действительности. Отношение к Маше отличалось. В Маше было то, что Ольге тоже бы хотелось видеть в себе. Маша была оплотом спокойствия и безразличия. Машины слезы Ольга видела дважды за все время. Первый в ту памятную ночь, о которой не хотелось вспоминать. Второй в тот вечер, когда они расправились с отцом. Иногда Ольга думала, что если бы они были стихиями, то непременно сама она была бы огнем, Иришка – воздухом, а Маша была бы самой обманчивой и непредсказуемой, спокойной и в тоже время разрушительной. Без сомнений, она была бы водой. И в тот их последний вечер, к удивлению Ольги, она превратилась в цунами.