– А на всю армию такое наготовить получится?
Баведикт побледнел.
– К-командир, э-э, как бы сказать, приготовление чудовищно сложно. На один флакон уходят месяцы каторжного труда. Главный ингредиент – денатурированные головастики утулу. За ночь едва ли выдавишь три капли, а собирать их страшно рискованно, к тому же трудоемко, даже для такого профессионала, как я.
– Головастики утулу.? Ни разу не слышал. Ну и ладно, просто спросил… Хотя, у тебя еще осталось?
– Нет. Я рассудил, что «Мостожогам» нужнее всего снаряды, которые я везу…
– Тс-с! Не произноси это слово, олух!
– Прошу прощения. Наверное, нам следует придумать какое-то специальное обозначение – достаточно невинное, чтобы им можно было свободно пользоваться.
Вал почесал щетинистый подбородок.
– А это мысль… Как насчет «котяток»?
– «Котяток»? Почему бы и нет? В общем, сами понимаете, бросить целую повозку котяток мы не можем. А тянуть ее не хватит сил и у роты «Мостожогов».
– Правда? И сколько же у тебя там… ну, котяток?
– Это все сырье, командир. Бутылки, бочонки, флаконы и… трубки. Конденсаторы, дистилляторы. Без… э-э… двух разнополых кошек котятки не получатся.
Вал недоуменно вскинул бровь, а затем кивнул.
– А, ну да, конечно. Понятно.
Он посмотрел направо, где с ними поравнялся взвод морпехов, но все их внимание было сосредоточено на возе с едой и водой, который они охраняли. Так заключил Вал по воинственному виду и тому, как морпехи держались за рукояти мечей.
– Что ж, тогда продолжай работать, Баведикт. Котяток ведь много не бывает?
– Именно, командир.
Бутыли, шедшая вместе с Сальцо чуть позади, наклонилась к напарнице.
– Знаешь, и у меня как-то были котятки.
– Еще бы, дорогая. Странник свидетель, ты кому хочешь за монетку отдашься, – буднично отозвалась Сальцо.
Главной его чертой было чванство, это я помню. И как меня мутило, а в животе будто угли пылали, когда он приходил домой, тоже помню. Матушка порхала как пташка – вроде тех, что не могут найти себе подходящую ветку и подходящий листочек. Ее глаза метались то к нему, то от него. Однако она с первого взгляда понимала, что назревают неприятности.
Тогда она подбиралась поближе ко мне. Как цыпленок во дворе или синица на дереве. Только поделать она все равно ничего не могла. Папаша весил вдвое больше нее. Однажды он швырнул ее так, что она пробила хлипкую стену их хибарки. Это было для папаши ошибкой, ведь так все снаружи увидели, что творится у нас внутри. В моей семейке.