– Меня зовут Костик, – с трудом ответил Костик.
– Кликуха что ли? – поинтересовался человек.
– Какая кликуха? Меня так зовут.
– Мамка и друзья так зовут? Ты мне полностью своё имя, отчество, фамилию назови. Откуда сам, где живёшь, кто родители?
– Зачем вам?
– Работа у меня такая. Знать всех, кто объявился на моём участке и для чего.
– Вы полицейский?
– Чего-о? – удивился человек, чуть не выронив папиросу.
Костика опять кинуло в холод, хотя в комнате было достаточно тепло.
– Мне тяжело говорить. Я хотел уточнить. Ну. Вы милицейский?
– Милиционер. Участковый Вадим Григорьевич Субботин. Очень хотелось бы, чтоб на мою любезность ты ответил своей любезностью. Как тебя зовут?
– Константин Викторович Неупокоев.
– А могли упокоить, – усмехнулся милиционер. – Рассказывай, рассказывай.
Костика внезапно посетило нечто вроде озарения. Здесь всё было не так! Помещение, милиционер, мебель. Милиционерами в советское время звали полицейских! И форма! Другая, странная. Синяя какая-то. Папиросы, крашеные стены и белёный потолок. В углу над сейфом чернело пятно вместо отвалившейся штукатурки. Допотопный телефон с крутящимся диском на столе. Деревянный затоптанный пол, по-видимому, даже не крашеный. На стенах плакаты и «агитки», призывающие не терять зоркость и бдительность. Отрывной календарь. Пузатый алюминиевый закопчённый чайник, без подключения к электричеству.
– Чего молчишь? Смотришь вокруг так, будто с другой планеты свалился, – улыбнулся милиционер своей шутке. – Или память отшибли? Фамилию же вспомнил. Значит, и остальное вспомнишь. Я вот не могу вспомнить Неупокоевых. Я, правда, здесь недавно. Но о Неупокоевых никогда не слышал.
Костик тупо уставился на милиционера.
– Где я?
– Ну, брат, это не смешно. В милицейском участке.
– Я в смысле… число… год какой?
Улыбка с лица у Субботина исчезла. Папироса зависла на полпути ко рту. Он пристально вгляделся в растерянное лицо Костика.
– Суббота, 3 октября.
– Год! Год какой? – настороженно спросил Костик.
– Сорок второй.
– К-ка… кой? – поперхнулся Костик, немея от ужаса. – Тысяча девятьсот… сорок второй?!
– Ну, не две тысячи сорок второй точно, – Субботин ухмыльнулся.
Челюсть отвисла. Сказанное сняло боль, проникло внутрь холодом, и никак не желало осмысливаться.
– Сорок второй, – повторил Субботин, медленно затягиваясь папиросой. – Что-то не так по-твоему?