Таких лестных слов ему ещё не говорили. А был он очень чутким и благодарным. Тотчас захотелось проявить что-то ответное. Взял согнутую в локотке левую её ручку и поцеловал со словами, какие душа подсказала:
– Людик, маленький, всё будет хорошо, шармон.2
Вошли в обычный для Игарки деревянный дом, сравнительно из новых. На верхний второй этаж поднялись. Квартирка не чета хрущовкам – попросторнее. От стен из сосновых брусьев здоровье исходит. Мечта поэта достала банку с индийским дрянным эрзац-кофиём. За неимением в Союзе лучшего и такое шло на ура. Стали из чашечек горячим его тянуть. Вдруг оба засмущались.
– В самый раз анекдот рассказать, – потребовала дама сердца.
– Есть подходящий. Заходит Петька после Гражданской к Чапаеву: «Бедно живёшь, Василий Иванович. Часов и тех нет. Как время кумекаешь?» – «А вот это на что?» И подводит пытливого к рельсине, подвешенной к потолку. Вдарил по ней станиной от «Максима»: «Колись, контрики!» С двух сторон провопили: «Безобразие! Час ночи!»…
Он глазами ей на часы показал. Стрелки отмерили ровно столько. Больше рассмешила забавность совпадения.
Разруливая недомолвки, сказала простодушно наперёд: муженёк-де возомнил про лафу тем, кто штаны носит. Козлом сельским в центры подался.
Родная матушка юристом в суде. Повезло ей, живёт за настоящим мужиком – пилотом. Но он ей отчим. Запутанность семейная над всей Игаркой витает. Наверно, оттого, что подневольными людьми с поломанными судьбами строилась…3
Постелила ему на диване. Улыбнулась доброй феей, дверь за собой в другую комнату притворила.
Сна ни в одном глазу. Ворочался подожжённый запретным вроде бы чувством. Это походило на пытку. Будь что будет. Рисковым амурным поручиком очутился в опочиваленке. Сумеречный свет от окошка помогал ему. Хозяюшка боярышней лежала на высокой кровати. Оголённые плечи с прекрасной белокурой головкой являли впечатлительную картину. А он – он единственный ревнитель и обладатель!
Глаза, ещё более неотразимые, впрямь заглянули к нему в душу.
– Иди ко мне, не мучайся, это я тебя позвала.
Чувства пошли вразнос от объятий и первых жадных поцелуев.
Когда осмелился погладить обольстительные груди, как у эрмитажной вакханки, она застонала. Эти тихие звуки с прерывистым дыханием захватили его нетерпеливой страстностью. Он испытал вроде озноба. Правая рука заскользила по шёлку комбинации, спускаясь всё ниже, ниже. Там находилась последняя линия условностей стыда. Не по опыту – по наитию оттянул резинку трусиков. Вовсе теряя голову, с мягкой настойчивостью проник пальцами под их край.